Вечерами горели на западе вишнево-красные зори. Из-за высокого тополя вставал месяц. Свет его белым холодным пламенем растекался по Дону, играя отблесками и черными переливами там, где ветер зыбил воду легкой рябью. По ночам, сливаясь с шумом воды, так же неумолчно звучали над островом голоса пролетавших на север бесчисленных гусиных стай. Никем не тревожимые птицы часто садились за островом, с восточной стороны его. В тиховодье, в затопленном лесу призывно трещали чирковые селезни, крякали утки, тихо гоготали, перекликались казарки и гуси. А однажды, бесшумно подойдя к берегу, Григорий увидел неподалеку от острова большую стаю лебедей. Еще не всходило солнце. За дальней грядиной леса ярко полыхала заря. Отражая свет ее, вода казалась розовой, и такими же розовыми казались на неподвижной воде большие величественные птицы, повернувшие гордые головы на восход. Заслышав шорох на берегу, они взлетели с зычным трубным кликом, и, когда поднялись выше леса, в глаза Григорию ударил дивно сияющий, снежный блеск их оперения.
Фомин и его соратники каждый по-своему убивали время: хозяйственный Стерлядников, примостив поудобнее хромую ногу, с утра до ночи чинил одежду и обувь, тщательно чистил оружие; Капарин, которому не впрок пошли ночевки на сырой земле, целыми днями лежал на солнце, укрывшись с головой полушубком, глухо покашливая; Фомин и Чумаков без устали играли в самодельные, вырезанные из бумаги карты; Григорий бродил по острову, подолгу просиживал возле воды. Они мало разговаривали между собой, – все было давно переговорено, – и собирались вместе только во время еды да вечерами, ожидая, когда приедет брат Фомина. Скука одолевала их, и лишь однажды за все время пребывания на острове Григорий увидел, как Чумаков и Стерлядников, почему-то вдруг развеселившись, схватились бороться. Они долго топтались на одном месте, кряхтя и перебрасываясь короткими шутливыми фразами. Ноги их по щиколотки утопали в белом зернистом песке. Хромой Стерлядников был явно сильнее, но Чумаков превосходил его ловкостью. Они боролись по-калмыцки, на поясах, выставив вперед плечи и зорко следя за ногами друг друга. Лица их стали сосредоточенны и бледны от напряжения, дыхание – прерывисто и бурно. Григорий с интересом наблюдал за борьбой. Он увидел, как Чумаков, выбрав момент, вдруг стремительно опрокинулся на спину, увлекая за собой противника и движением согнутых ног перебрасывая его через себя. Секунду спустя гибкий и проворный, как хорь, Чумаков уже лежал на Стерлядникове, вдавливая ему лопатки в песок, а задыхающийся и смеющийся Стерлядников рычал: «Ну и стерва же ты! Мы же не уговаривались… чтобы через голову кидать…»
– Связались, как молодые кочета, хватит, а то как раз ишо подеретесь, – сказал Фомин.
Нет, они вовсе не собирались драться. Они мирно, в обнимку, сели на песке, и Чумаков глухим, но приятным баском в быстром темпе завел плясовую:
Ой, вы, морозы! Ой, вы, морозы!Вы, морозы крещенские, лютые,Сморозили сер волка в камыше,Зазнобили девчоночку в тереме…
Стерлядников подхватил песню тоненьким тенорком, и они запели согласно и неожиданно хорошо:
Выходила девчоночка на крыльцо,Выносила черну шубку на руке,Одевала урядничка на коне…
Стерлядников не выдержал: он вскочил и, прищелкивая пальцами, загребая песок хромой ногой, пустился в пляс. Не прерывая песни, Чумаков взял шашку, вырыл в песке неглубокую ямку и тогда сказал:
– Погоди, черт хромой! У тебя же одна ножка короче, тебе на ровном месте плясать неспособно… Тебе надо либо на косогоре плясать, либо так, чтобы одна нога, какая длинней, была в ямке, а другая наруже. Становись длинной ногой в ямку и ходи, поглядишь, как оно расхорошо получится… Ну, начали!..
Стерлядников вытер пот со лба, послушно ступил здоровой ногой в вырытое Чумаковым углубление.
– А ить верно, так мне ловчее, – сказал он.
Задыхаясь от смеха, Чумаков хлопнул в ладоши, скороговоркой запел:
Будешь ехать – заезжай, милый, ко мне,Как заедешь – расцелую я тебя…
И Стерлядников, сохраняя на лице присущее всем плясунам серьезное выражение, начал ловко приплясывать и попробовал даже пройтись на присядку…
Дни проходили, похожие один на другой. С наступлением темноты нетерпеливо ждали, когда приедет брат Фомина. Собирались на берегу все пятеро, вполголоса разговаривали, курили, прикрывая полами шинелей огоньки папирос. Было решено пожить на острове еще с неделю, а потом перебраться ночью на правую сторону Дона, добыть лошадей и двинуться на юг. По слухам, где-то на юге округа ходила банда Маслака.
Фомин поручил своим родственникам разузнать, на каком из ближайших хуторов есть годные под верх лошади, а также велел ежедневно сообщать ему обо всем, что происходило в округе. Новости, которые передавали им, были утешительны: Фомина искали на левой стороне Дона; в Рубежном хотя и побывали красноармейцы, но после обыска в доме Фомина тотчас уехали.
– Надо скорее уходить отсюда. Какого тут анчихриста сидеть? Давайте завтра махнем? – предложил однажды во время завтрака Чумаков.
– Про лошадей надо разведать сначала, – сказал Фомин. – Чего нам спешить? Кабы похарчевитее нас кормили – с этой живухой до зимы не расстался бы. Глядите, какая красота кругом! Отдохнем – и опять пойдем в дело. Нехай они нас половят, так мы им в руки не дадимся. Разбили нас, каюсь, по моей глупости, ну, обидно, конечно, только это не все. Мы ишо народу соберем! Как только сядем верхи, проедемся по ближним хуторам, и через неделю вокруг нас уж полсотни будет, а там и сто. Обрастем людишками, ей-богу!
– Чепуха! Глупая самоуверенность! – раздражительно сказал Капарин. – Нас казаки предали, не пошли за нами и не пойдут. Надо иметь мужество и смотреть правде в глаза, а не обольщаться дурацкими надеждами.
– Как это – не пойдут?
– А вот так, как не пошли вначале, так и сейчас не пойдут.
– Ну, это мы ишо поглядим! – вызывающе кинул Фомин. – Оружие я не сложу!
– Все это пустые слова, – устало сказал Капарин.
– Чертова голова! – громко воскликнул вскипевший Фомин. – Чего ты тут панику разводишь? Осточертел ты мне со своими слезьми хуже горькой редьки! Из-за чего же тогда огород было городить? К чему было восставать? Куда ты лез, ежели у тебя кишка такая слабая? Ты первый подбивал меня на восстание, а зараз в кусты? Чего же ты молчишь?
– А не о чем мне с тобой разговаривать, ступай ты к черту, дурак! – истерически вскрикнул Капарин и отошел, зябко кутаясь в полушубок, подняв воротник.
– Они, эти благородные люди, все такие тонкокожие. Чуть что – и он готов уже, спекся… – со вздохом проговорил Фомин.
Некоторое время они сидели молча, вслушиваясь в ровный и мощный гул воды. Над головами их, надсадно крякая, пролетела утка, преследуемая двумя селезнями. Оживленно щебечущая стайка скворцов снизилась над поляной, но, завидев людей, взмыла вверх, сворачиваясь на лету черным жгутом.
Спустя немного Капарин подошел снова.
– Я хочу поехать сегодня в хутор, – сказал он, глядя на Фомина и часто моргая.
– Зачем?
– Странный вопрос! Разве ты не видишь, что я окончательно простудился и уже почти не держусь на ногах?
– Ну так что? В хуторе твоя простуда пройдет, что ли? – с невозмутимым спокойствием спросил Фомин.
– Мне необходимо хотя бы несколько ночей побыть в тепле.
– Никуда ты не поедешь, – твердо сказал Фомин.
– Что же мне, погибать здесь?
– Как хочешь.
– Но почему я не могу поехать? Ведь меня доконают эти ночевки на холоде!
– А ежели тебя захватят в хуторе? Об этом ты подумал? Тогда доконают нас всех. Али я тебя не знаю? Ты же выдашь нас на первом допросе! Ишо до допроса выдашь, по дороге в Вешки.
Чумаков засмеялся и одобрительно кивнул головой. Он целиком был согласен со словами Фомина. Но Капарин упрямо сказал:
– Я должен поехать. Твои остроумные предположения меня не разубедили.
– А я тебе сказал – сиди и не рыпайся.
– Но пойми же, Яков Ефимович, что я больше не могу жить этой звериной жизнью! У меня плеврит и, может быть, даже воспаление легких!
– Выздоровеешь. Полежишь на солнышке и выздоровеешь.
Капарин резко заявил:
– Все равно я поеду сегодня. Держать меня ты не имеешь права. Уеду при любых условиях!
Фомин посмотрел на него, подозрительно сощурив глаз, и, подмигнув Чумакову, поднялся с земли.
– А ты, Капарин, похоже, что на самом деле захворал… У тебя, должно быть, жар большой… Ну-ка, дай попробую – голова у тебя горячая? – Он сделал несколько шагов к Капарину, протягивая руку.
Видно, что-то недоброе заметил Капарин в лице Фомина, – попятившись, резко крикнул:
– Отойди!
– Не шуми! Что шумишь? Я только попробовать. Чего ты полохаешься? – Фомин шагнул и схватил Капарина за горло. – Сдаваться, сволочь?! – придушенно бормотал он и весь напрягся, силясь опрокинуть Капарина на землю.
