Ох, как не хотелось вице-адмиралу тратить своих людей на штурме! Ох, как я его понимал! Но сколько ни охай, обстоятельства не переменишь. Брать Еникале надо. Стоять пред очами государя, оправдываясь за невзятие… Это, знаете ли, куда страшней, чем под картечью! Картечь — пустяки в сравнении. А если на столе у Петра будет лежать рапорт генерал-майора Читтанова с отвергнутым тобою планом атаки — переложить ответ на армию не выйдет. Змаевич, как умный человек, это предвидел и упирался не слишком долго. На другой день принялись ломать брошенные дома, делать из их материала штурмовые лестницы, фашины и рогатки. Жители керченские за свое имущество не стояли, разбежавшись при первой высадке. Мародеры, конечно, в сем виноваты — однако еще покойный Ксенидис докладывал, что здешние христиане мало сочувствуют русским и помогают только за деньги. Вполне естественно, ибо мы угрожаем их благополучию. Рабы и рыба. Вот главные статьи крымской торговли. Прошлая война уполовинила первую из них; ак-чора, сиречь белые рабы с российских окраин, стали редким товаром. Теперь поток невольников шел из Грузии и Черкесии, лишь краешком задевая Крым. Рыбу, в отличие от людей, греки ловили сами — но продавали тоже в Константинополе. Мечтателей, коим вера дороже кошелька, в этой нации трудно найти. Разве среди юношей, не обремененных семьей и хозяйством.
Определенную уязвимость придавал Еникале недостаток воды. Колодец внутри был, но плохой. Акведук с каменными трубами, тянувшийся от источника в холмах, нашли и разрушили. Сие, однако, не прибавило сговорчивости защитникам: парламентера с предложением сдачи прогнали взашей. Наверняка в крепости имелась цистерна с водяным запасом. Перед разрушением трубы стоило бы поступить, как Абу-Муслим, испортивший воду осажденного Дербента овечьей кровью — жаль, не было ни овец, ни иного скота. А самое главное — не было времени для осадных хитростей. Значит, придется проливать не скотскую кровь, а свою.
Отряд, командированный для атаки со стороны поля, я остановил чуть за пределом прицельного пушечного выстрела от укреплений. Замелькали кирки, мотыги и лопаты. Вражеские вылазки — одну днем, другую ночью — отбил с уроном неприятелю, быв к ним заранее готов. В темноте сделал еще одну линию ретраншемента, гораздо ближе к бастионам, и устроил батарею с тяжелыми морскими пушками. Началось состязание артиллеристов. Сутки борьба шла на равных, потом османским топчиларам пришлось разделить внимание между полевым и морским фрунтом. Корабли гигантской дугой окружили крепость, уставясь на якорях. Открылись порты, выглянули бронзовые рыла, плюнули по очереди огнем, окутали борта пороховым дымом. Наступил день, который всё решит.
Конечно, береговая артиллерия защищена лучше. Но десятикратное превосходство в числе стволов тоже кое-что значит. На турецких позициях был настоящий ад. Надо отдать должное храбрости наших противников: обстрел длился час за часом, однако ответный огонь не ослабевал, живые сменяли убитых. К полудню корабль из недавно взятых призов и два прама оказались принуждены выйти за линию. Другие удвоили усилия. Кто будет к вечеру больше избит? Вот что имело значение. Не видя морскую сторону своими глазами, я получал ежечасные доклады от наблюдателей на лодках. Они обнадеживали: число сбитых орудий росло. На нашей стороне крепости — тоже. Высланные мною стрелки истребляли канониров. Иные из егерей добрались до самого гребня гласиса: ползком, для защиты от вражеских пуль толкая перед собою мешок, набитый шерстью, или бочонок с землей.
Выносливость и терпение должны были решить дело. Солнце клонилось к горизонту у меня за спиною. Канонада длилась двенадцатый час без перерыва. Пушкари, почерневшие от пороховой гари, усталые и потные, как мужики на сенокосе, то и дело наклонялись к ведрам с водой, для сего случая на батарее поставленных. Время…
Сигнальная ракета! Еще одна!
— Прекратить огонь!
Влезаю на бруствер. Поднимаю шпагу над головой. Выкрикиваю слова команды. Из второй линии траншей лезут матросы. Свежие, бодрые: ночь в трудах, зато целый день в тени отдыхали. Пора и поработать. Каждый что-то тащит: доски, фашины; дюжиной рук — тяжелые лестницы. Кто по мосткам, кто перепрыгнув, выходят из ретраншемента и устремляются к ближнему бастиону. Двести сажен до рва — почти без выстрела. Потом крепость оживает. С изгрызенных стен часто палят ружья, уцелевшая пушка плюется картечью. Турки целят по тем, кто с лестницами. Всё правильно делают. Пересидели обстрел, забившись в земляные ямы, и вылезли только к штурму. На гребне, где расползлась егерская команда, частые дымки: сейчас тех, кто выбрался отражать атаку, хорошо проредят. Пора вести остальных стрелков. Премьер-майор Синюхин в ожидании ест меня глазами. Но я командую сам. Солдаты поднимаются из шанцев, строятся в линию.
— Ступа-ай!
Крепостной ров перед нами. Приступ идет тяжело: взошедших на бастион моряков свежий вражеский отряд сбросил обратно. Внизу полно убитых и раненых. Змаевич меня проклянет за такие потери!
— По верху стены… Прикладывайся… Пали!
Хороший залп.
— Заряжай!
Поворачиваюсь к Синюхину:
— Майор, распоряжайся! Очисти верх огнем, матросы взойдут — давай за ними!
Сваливаюсь в ров:
— Лестницы подымай! Вперед, м-мать…….!
Люди уже сами почуяли, что по ним больше не стреляют. Видя беснующегося генерала с обнаженной шпагой, хватают откинутые защитниками штурмовые лестницы.
— Впер-ре-ед!
Матросам привычно лазать по вантам. С кошачьей ловкостью взметываются наверх, в руках — абордажные сабли. Уцелевшие турки выскакивают навстречу, завязывается яростный бой — с ревом, визгом, хеканьем, остервенелым матом. Снизу не видно, что делается. Сейчас главное — быстро загнать на стену людей, создать превосходство.
— Майор, всех сюда!
Лезу сам. Наверху разгоняю плутонги солдат по сторонам, держать куртины. Беру под обстрел горжу бастиона, отсечь вражеские подкрепления. Закрепились! Но дорогой ценой. Не всю еще заплатили: османы дерутся, как черти, и сдаваться не хотят! Отряд перед нами держится, даже осыпаемый пулями с флангов.
С морской стороны тоже доносятся звуки рукопашной — значит, и там атака удалась! Согласно плану, вице-адмирал должен был по прекращении обстрела учинить десант со шлюпок — хотя, честно говоря, я не очень на него надеялся. Только теперь турки начинают оглядываться. Укрыться им негде. Все строения обращены в руины. Озлобленные гибелью товарищей русские не дают пощады — да почти никто ее и не просит. Лишь горстка врагов успевает, выбравшись из крепости, убежать в степь. Мы не преследуем. Конницы нет.
Потери страшные, чуть не половина бывших на штурме. Всю ночь возим раненых на корабли. Там тоже повреждения серьезные. Змаевич зол, как цепной пес. Даже победе не рад. У флотских странное отношение к смерти: ничего не делают для сокращения болезней, производящих в командах ужасные опустошения, но гибель своих в бою переносят хуже, чем пехота. Видимо, с непривычки.
Что станем делать, когда неприятель явится превосходящей силой возвращать утерянные позиции? Этот вопрос мне не давал покоя. Пороха мало осталось. Ядер — тоже, хотя выстреленные можно собрать. Бастионы приморской стороны — кучи щебня. Люди измучены и переранены. Даже те, кто не получил ни единой царапины, явно нуждаются в отдыхе для заживления душевных ран. Матвей Христофорович прямо сказал, что впредь не даст ни матроса: еще одна баталия, и придется жечь суда за недостатком команды.
Через сутки после боя, когда мой сотоварищ отчасти унял негодование против меня, получилось уговорить его на военный совет с участием штаб-офицеров. Прежде я не видел нужды интересоваться их мнениями; теперь же корабль совместного военачальствования надлежало посильней забалластировать для устойчивости. Добавочный резон: сказанное на совете записывается (в отличие от приватных бесед с вице-адмиралом). Я льстил себя надеждой использовать сию особенность для нажима на моряков.
Черта с два! Капитаны с готовностью рассуждали, остаться ли под Керчью или возвратиться в Таганрогский залив, и надо ли выслать корабли в Черное море для крейсирования; однако мой вопрос о защите морских крепостей со стороны суши обходили красноречивым молчанием. Даже на земляные работы никого не дали. Дескать, матросы нужны для заделки пробоин и на помпах. Получилось выторговать лишь гребцов на скампавеи, взамен солдат, да сотню пудов пороха.
Судя по всему, во флоте возобладало мнение, что ратных трудов на их долю довольно, а понесенный в баталиях ущерб оправдывает бездействие и защитит от государева гнева.
— Господа, — смирившись с неизбежным, я обращался больше к секретарю, ведущему запись, — армия ожидает от вас помощи хотя бы в перевозке войск. Если Тульский полк и канонирские роты азовского гарнизона прибудут сюда раньше, нежели турецкий корпус, то берега пролива останутся за нами. В противном случае попытки удержать их бессмысленны.
