В монастыре. В верхнем. Она настоятельница - настоятельница и дьяволица. Она уходит и возвращается. Сейчас она в своем восемнадцатом теле.’
‘ Понятно, ’ осторожно сказал Хьюстон. ‘А как насчет обезьяны – она возвращается?’
‘О, Хаутсон, нет", - сказал мальчик, быстро скрывая улыбку очаровательным жестом своей тонкой руки. ‘Обезьяна не может вернуться. Не настоящая обезьяна. Какой сюрприз будет для настоятельницы, если обезьяна вернется за ней.’
‘Хм’, - сказал Хьюстон, озадаченный сложностями этой легенды, и прищурился на солнце. ‘Не пора ли нам двигаться?’
‘ Да, сэр. Теперь мы можем идти, ’ сказал мальчик, встал и легонько ткнул мула кулаком в ребра, все еще посмеиваясь над затруднительным положением настоятельницы.
Они направились вниз, к Ямдрингу.
Стена мани началась через полчаса и продолжалась с перерывами почти всю дорогу. Мальчик поклонился плиткам с надписями, с их регулярным обращением к драгоценному камню в лотосе, и немного пел, пока они шли. Он все еще был в отличном настроении при мысли о возвращении обезьяны и был склонен к некоторой непристойности.
Тропа уходила от обрыва и огибала длинное ячменное поле, на котором работали женщины, и Хьюстон увидел, что многие из них сбросили верхушки своих оранжевых плащей, обнажив медные груди под палящим солнцем. Мальчик свистнул и с энтузиазмом помахал рукой, и один или двое из них обернулись, сверкнув зубами на солнце, и помахали в ответ.
‘Ямдринговые женщины, сэр. Милые женщины, ’ сказал Ринглинг, весело улыбаясь им. ‘Из монастыря’, - добавил он.
Хьюстон посмотрел еще раз и увидел, что у каждого из этих великолепных юных созданий были обриты головы, и он удивленно спросил: "Вы хотите сказать, что они монахини?’
‘ Монахини, сэр? Я не знаю.’
‘Святые женщины?’
‘О, да, сэр, святой. Жрицы. Они живут в монастыре, их тысяча. Очень святые женщины, Хаутсон, сэр.’
‘ Хм, ’ сказал Хьюстон. Молодые женщины с обнаженной грудью не выглядели особенно святыми. Даже принимая во внимание обычаи страны, он подумал, что во взгляде и жестах была определенная живость, которую он не ассоциировал бы с монахинями.
Мальчик уловил что-то в его тоне и, ухмыльнувшись, взглянул на него. Он сказал: "Вы имеете в виду – они делают это, Хаутсон, сэр?’
‘Это то, что я имел в виду?’
‘О, они делают это, сэр. Боже мой, они это делают. Они делают это, как гремучие змеи! Они делают это, когда могут! ’ радостно сказал мальчик.
Хьюстон снова посмотрел на оживленных молодых жриц в "ячмене" и ни на секунду не усомнился в этом. Он сказал: "Им разрешено это делать?"
Мальчик громко рассмеялся. ‘Нет, сэр, не разрешается. Но они это делают. Они ничего не могут с собой поделать, сэр. Все молодые так делают.’
‘ Похоже, ты чертовски много знаешь об этом.
‘О, все знают, сэр. Это единственное удовольствие, которое у них есть. Они живут в каменных камерах. Они спят на каменных полках. У них тяжелая жизнь, сэр. Неудивительно, что они так любят это делать.’
"Когда у них будет такая возможность?’
- В их камерах, в ночное время, сэр. Они заперты, но монахи открывают двери. На всех этих женщин приходится всего сто монахов. ’
"Это, должно быть, очень занимает монахов’.
‘Да, сэр, очень занят. Но иногда люди могут проникнуть извне. Некоторые женщины могут проделывать это десять раз за одну ночь, - сказал мальчик, обводя губы маленьким розовым язычком с крайне похотливой ухмылкой.
Хьюстон покачал головой. ‘Ты плохой молодой дьявол, Ринглинг’, - сказал он. ‘Я не знаю, как у тебя было время, чтобы все это узнать’.
Но не дурной нрав Ринглинга и даже не то, как он приобрел свои подробные знания, заставило его улыбнуться, когда они оставили позади ячменное поле. Кое-что еще пришло ему на ум; кое-что, о чем он прочитал несколько недель назад в пыльной редакции газеты в Калькутте, и он размышлял над этим, пока они круто спускались к лабиринту монастыря с его тысячью каменных будуаров.
Склонности святых женщин Ямдринга, безусловно, стали для него большим сюрпризом. Он не думал, что они удивят астрологического корреспондента the Hindustan Standard.
2
Они добрались до деревни в сумерках и вступили на узкую, оживленную улицу, которая не успела пройти и половины пути, как стала светлой, как день. Зажглись тысячи масляных ламп: на земле, на прилавках и над прилавками на стержнях, протянутых через улицу. Рынок был в полном восторге.
Для Хьюстона, после тихих недель в горах, это было так, как если бы его втолкнули в паровой орган на ярмарке. Ошеломляющий рев звука, казалось, лишил его всякого здравого смысла. Кричали торговцы, звенели музыканты, лаяли собаки, скрипели граммофоны, и над всем этим, подобно усиленному шуму колонии попугаев, пронзительно кричал голос толпы.
Не успели они пройти и ста ярдов, как мальчик продал мула за восемьдесят рупий, и они продолжили путь, проталкиваясь сквозь толпу, нагруженные спальными принадлежностями и своими личными сумками. Это была сцена такого необычайного оживления, что Хьюстон обнаружил, что не может перестать улыбаться. Со всех сторон люди жестикулировали и смеялись, красивые, жизнерадостные, шумные люди, порхающие, как бабочки, в теплом блеске масляных ламп. Они толпились вокруг торговцев тканями с их отрезами блестящего шелка; и вокруг столов на козлах, заваленных драгоценностями, губными гармошками и ручными зеркалами. Плотные группы из них болтали и толкались у кабинок гадалок и писцов, парикмахеров и дантистов; и еще больше спорили и подшучивали над прилавками с продуктами, предлагая свои запасы масла яка, цампы, сушеных фруктов, чайных брикетов, зеленого имбиря, фиолетовых бобов и кусочков тающих желтых конфет.
Тут и там группы сидели на корточках и пили в узких проходах между прилавками. Ринглинг протиснулся через один из них, и Хьюстон увидел, что за ним находится терраса высоких домов, построенных из необработанного камня, высотой в несколько этажей. Теплым вечером люди высовывались из окон без стекол, а за ними в сырых комнатах светились новые батареи масляных ламп. От одного конца до другого эта сторона улицы казалась одной огромной катакомбой из мерцающих каменных комнат, и он увидел, что это, должно быть, ночлежки, о которых упоминал мальчик.
Поток людей оттеснялся от первого подъезда, и им пришлось больше часа таскать багаж вверх и вниз по утомительной, шумной улице, прежде чем они смогли найти дом, в
