уровень образованности, это делалось в интересах империи, поскольку невероятная потребность в чиновниках, специалистах и армейских офицерах вызвала к жизни пересмотр школьного обучения, который затронул даже такие относительно отсталые уголки империи, как Иллирия. Здесь маршал Мармон распорядился создать новую унифицированную школьную систему, цели которой, согласно его декрету от 4 июля 1810 г., заключались в наделении граждан «знаниями, необходимыми для исполнения их гражданских и нравственных обязанностей», обучении имущих классов на французском и итальянском языках и «воспитании студентов, которые принесут пользу обществу и… которых правительство в дальнейшем может взять на службу в государственную администрацию, судебную систему, армию, больницы, флот и Корпус общественных работ»[133]. Формально Иллирия получила пирамидальную систему начальных школ (организованных по одной в каждой коммуне), 25 младших и 9 старших средних школ и 2 ecoles centrales, приблизительно соответствовавших коллежу. За исключением немногочисленных стипендий, остальные места были платными, обучение в нижних уровнях велось на родном языке, главным образом на словенском. И в Великом Герцогстве Варшавском к 1814 г. число начальных школ возросло примерно до 1200, в каждом департаменте появилась средняя школа, а также были открыты технические училища и высшие учебные заведения. В Голландии закон о школах 1806 г. опирался на ранее вышедшие эдикты 1801 и 1803 гг., предусмотрев бесплатное образование для всех детей в возрасте от 6 до 12 лет, в результате чего в стране к 1814 г. средних школ было 4551. В Неаполе, по идее Жозефа, каждой коммуне следовало иметь одну начальную школу, а каждой провинции — среднее учебное заведение, фактически же открылись всего несколько начальных школ и только треть училищ.
Итак, нам понятно, что администрации сателлитов по виду носили весьма реформистский характер, но это не даёт никаких оснований утверждать, что они являлись всего лишь орудием Парижа. В той или иной степени все члены семьи Бонапартов возмущались авторитарностью Наполеона и упорно добивались независимости. Они так же, как префекты на присоединённых землях, прекрасно осознавали все трудности воплощения великого плана Наполеона в своих владениях, и к тому же понимали, что им, как незваным правителям, необходимо войти в доверие к своим новым подданным — отсюда стремление Луи подражать голландцам, Жозефа — сначала неаполитанцам, а затем испанцам, причём действия в обоих случаях вызывались истинной доброжелательностью (у Наполеона были веские причины обвинять Жозефа в «чрезмерной доброте»[134]). А потому, коль скоро речь заходила о проведении реформы, обязательно некое стечение обстоятельств создавало непреодолимые трудности, что часто приводило императора в ярость.
Не касаясь степени строгости, в которой надлежало держать население (здесь следует отметить, что Луи, Жозеф и Мюрат в той или иной форме стремились ослабить бремя, налагаемое на их подданных, или хотя бы защитить насущные интересы своих королевств), самые серьёзные проблемы возникали в отношении тех территорий, где французская политика сталкивалась с интересами могущественных местных кругов, поддержка которых имела жизненно важное значение, если монархии-сателлиты собирались укрепиться. Возьмём, например, Неаполь. Мы видим, что Мюрат всячески противился навязыванию своим подданным Кодекса Наполеона во всей полноте[135]. Обычно это объясняют тем, что католическая церковь, равно как и местное общественное мнение, якобы были оскорблены его положениями в отношении развода, но Джон Дэвис доказывает, что реорганизация судебной системы, которую он подразумевал, несомненно, отталкивала судей, магистратов и других судебных чиновников, бывших на переднем крае реформистского общественного мнения до 1806 г. и в то время образовавших важный очаг его поддержки. Почти то же можно увидеть и в Берге: имперский комиссар Беньо постоянно настаивал на осторожности, но, в конечном счёте, ему, как и Мюрату в Неаполе, пришлось уступить. Между тем в Голландии, как мы уже видели, местным влиятельным особам позволили играть главную роль в реформе налогообложения, к тому же Луи, поняв, что реформа может больно ударить по интересам могущественных торговых слоёв, меньше всего хотел вводить точную копию гражданского кодекса, настаивая вместо этого на провозглашении значительно изменённого им голландского варианта. Наконец, в Вестфалии Жером разрешил сохранить майорат в надежде снискать доверие дворянства и не проводил в жизнь принцип, согласно которому всё имущество умершего должно делиться между наследниками, опасаясь, что многие мелкие крестьянские землевладения ещё больше уменьшатся и не будут получать достаточно прибыли.
В конце концов все эти события привели к тому, что Наполеон вскоре перестал питать иллюзии в отношении идеи семейных монархий и начал принимать свои собственные меры: в 1810 г. снял с престола Луи, фактически отобрал у Жозефа даже ту незначительную власть, которой тот обладал, и отнял у Жерома большую часть Ганновера, отданную Вестфалии в начале года. Строго говоря, обстоятельства действительно подталкивали императора продолжать политику аннексий и прямого правления, но даже он был не в силах низложить всех независимых правителей «союзных территорий» (pays allies), составлявших треть империи, тогда как от родных братьев было избавиться довольно легко. Поскольку влияние Парийса ограничивалось убеждением (правда, иногда в весьма бесцеремонной форме — например, в январе 1808 г. Наполеон, неудовлетворённый медленным темпом преобразований, заставил Карла-Фридриха Баденского снять его третьего сына, Людвига, с поста военного министра), степень происходивших перемен определялась интересами и характерами государей[136]. Это, однако, не значит, что они были всецело против преобразований. После наполеоновской реорганизации Германии она напоминала лоскутное одеяло из отдельных земель, которые приходилось тем или иным образом соединять в одно целое. Между тем войска только что получивших независимость германских владетелей, впервые использованные французами в кампаниях 1805–1806 гг., обнаружили массу недостатков: от устаревшей тактики вследствие плохой организации до недостаточной численности. Поэтому большое значение приобретала военная реформа, как замечает Лефевр, сильные армии
«удовлетворили бы Наполеона, послужили бы для войны, если бы он проигрывал, и обеспечили бы защиту от победителей, если бы было похоже, что они хотят отнять блага, которые он даровал»[137].
Конечно, не все германские правители были столь дальновидны. Например, в Саксонии, где не происходили социальные и политические перемены, военная реформа шла очень медленно, а нужда в ней была огромной — правил Фридрих-Август I, самодовольный и бездарный человек, неспособный динамично управлять страной. В то же время не все стороны французской программы были в равной степени привлекательны, а германских правителей прежде всего интересовало сильное централизованное эффективное правление и рост мощи государства. Так, представительный принцип не находил приверженцев. Великое Герцогство Франкфуртское получило законодательное собрание, подобное вестфальскому, но оно собралось всего лишь на
