– Было предчувствие, что это должно случиться, – наконец выговариваю я.
Она делает глубокий вдох, и я поднимаю на нее глаза, опасаясь, что говорить об этих вещах преждевременно. Она с улыбкой указывает на мой стакан:
– Теперь можешь пить. Твоя очередь спрашивать.
– О, вопрос легкий. Хочу знать, на чью мозоль я наступаю. Сегодня я получил от кого-то таинственное сообщение по электронке. Вот что там было: «Если ты путаешься с моей подругой, плати за время и не трать мое, козел».
– Это, конечно, Сикс, – с улыбкой произносит она. – Ежедневная поставщица позитивных установок.
Слава богу.
– Я так и думал. Потому что я очень ревнив, и, если бы это пришло от парня, я ответил бы не так любезно.
– Ты ответил? И что же ты написал?
– Это твой вопрос? Если нет, то я съем еще что-нибудь.
– Придержи коней и отвечай.
– Да, я ответил. Я спросил, как прикупить времени.
У нее краснеют щеки, и она ухмыляется:
– Я пошутила, этот вопрос не засчитывается. По-прежнему моя очередь.
Я кладу вилку около тарелки и вздыхаю над ее упрямством:
– У меня все остынет.
Она не обращает внимания на мою притворную досаду и, подавшись вперед, заглядывает мне в глаза:
– Мне хочется узнать о твоей сестре. И почему ты говорил о ней в прошедшем времени?
Ах, черт! Неужели я говорил о ней в прошедшем времени? Я со вздохом поднимаю глаза к потолку:
– Гм. А ты умеешь спросить!
– Такая игра. Правила не мои.
Похоже, этого объяснения не миновать. Но, честно говоря, я не против того, чтобы рассказать ей. Я предпочел бы не обсуждать определенные вещи о моем прошлом, но Лесс не кажется мне прошлым. Я по-прежнему считаю ее частью своей жизни.
– Помнишь, я говорил, что прошлый год для моей семьи выдался совсем паршивым?
Она кивает, и я с сожалением решаю прекратить разговор. Но она не любит неопределенности, так что…
– Она умерла тринадцать месяцев назад. Это было самоубийство, хотя мать предпочитает называть это «преднамеренной передозировкой».
Я не свожу с нее взгляда, ожидая обычной реплики вроде: «Сочувствую» или «Горе-то какое».
– Как ее звали? – спрашивает она.
Удивительно то, что в ее голосе звучит искренний интерес.
– Лесли. Я называл ее Лесс.
– Она была старше тебя?
Только на три минуты.
– Мы были близнецами, – говорю я и принимаюсь за еду.
Она шире раскрывает глаза и протягивает руку к стакану. На этот раз останавливаю ее я.
– Моя очередь. – Теперь, когда запретных тем нет, я спрашиваю ее об одной вещи, о которой она не пожелала говорить вчера. – Хочу узнать о твоем отце.
Она стонет, но ей приходится соответствовать. Ей нельзя отказаться отвечать, поскольку я только что выложил ей все про Лесс.
– Я уже говорила тебе, что не видела его с трех лет и ничего не помню. По крайней мере, так мне кажется. Я не знаю даже, как он выглядит.
– У мамы нет фото?
Она слегка наклоняет голову, потом откидывается на стуле:
– Помнишь, ты сказал, что моя мать очень молодо выглядит? Так оно и есть. Она меня удочерила.
Я роняю вилку.
Удочерила.
В голову моментально приходит мысль: Скай все-таки может оказаться Хоуп. Правда, есть нестыковка: Скай удочерили в три года, а Хоуп похитили, когда ей было пять. Если только ей не солгали.
Но какова вероятность этого? И возможно ли, чтобы женщина вроде Карен была способна похитить ребенка?
– Что? Ты никогда не встречал приемных детей?
Я понимаю, что испытываемое мной потрясение отражается на моем лице. Откашливаюсь и пытаюсь собраться с мыслями, но в голове у меня возникает миллион разных вопросов.
– Тебя удочерили в три года? Это была Карен?
Она качает головой:
– Когда мне было три, моя мама умерла и меня взяли в приемную семью. Отец не мог воспитывать меня самостоятельно. Или не хотел. Так или иначе, у меня все хорошо. Мне повезло с Карен, и у меня нет желания заниматься раскопками. Будь ему до меня дело, нашел бы.
Ее мать умерла? Мать Хоуп тоже умерла.
Но Хоуп не отдавали в приемную семью, и ее отец не отказался от нее. Многовато неувязок, но в то же время такую возможность исключать нельзя. Либо ей все наврали про ее прошлое, либо у меня едет крыша.
Второе более вероятно.
– Что означает твоя татуировка? – Она указывает вилкой на мою татуировку.
Я смотрю на свою руку, дотрагиваясь до букв, составляющих имя Хоуп.
Будь она Хоуп, то вспомнила бы. И только поэтому я все еще верю, что Скай не носила этого имени никогда.
Хоуп вспомнила бы.
– Это напоминание. Я сделал ее после смерти Лесс.
– Напоминание о чем?
И это будет единственный неопределенный ответ, который она получит на свои вопросы, потому что я решительно не собираюсь все объяснять.
– О людях, которых я в своей жизни подвел.
Ее лицо выражает сочувствие.
– Не очень веселая игра, правда?
– Не очень. – Я смеюсь. – Просто отстой. Но давай дальше, у меня остались вопросы. Ты помнишь что-нибудь с того времени, когда тебя еще не удочерили?
– Вряд ли. Так, какие-то обрывки. Оказывается, когда подтвердить твои воспоминания некому, они попросту стираются. Единственное, что у меня было до появления Карен, – это украшения, но я понятия не имею, от кого они мне достались. Теперь я не могу отделить реальность от снов и телепередач.
– А маму помнишь?
Скай на миг умолкает.
– Моя мать – Карен, – без выражения отвечает она. Понятно, что она не хочет об этом говорить, и я не собираюсь ее принуждать. – Все, моя очередь. Последний вопрос, а потом у нас десерт.
– Никак у нас и десерт будет? – спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку.
– Зачем ты избил его? – интересуется она, сводя на нет мои старания.
Мне не хочется говорить об этом. Отодвигаю тарелку. Пусть выигрывает этот раунд.
– Вот этого, Скай, тебе знать не нужно. Согласен на штраф.
– Но я хочу.
Само воспоминание об этом дне заставляет меня волноваться. Сжимаю челюсти.
– Я уже говорил: избил за то, что придурок.
– Это как-то неопределенно, – прищуривается она. – Ты ведь не любишь неопределенности.
Да, мне нравится ее упрямство, но лишь в том случае, когда она не заставляет меня ворошить прошлое. К тому же я не имею представления о том, что ей наговорили об этой ситуации. Я взял себе за правило добиваться от нее открытости: пусть спрашивает меня обо всем и услышит от меня правду. Если я откажусь отвечать ей, она не станет мне открываться.
