знакомясь с материалами о пребывании Молотова за границей, обратил внимание на то, что Молотов часть своего пути провел в отдельном салон-вагоне. В мозгу Сталина зародилось подозрение, которое так и сохранилось до конца его дней, а именно, что Молотов не случайно ехал в салон-вагоне: это был наиболее удобный способ, чтобы договариваться с американцами за спиной Сталина.
Так доверие Сталина к Молотову пошатнулось, а к концу жизни Сталина давно овладевшая им подозрительность — эта болезнь тиранов — еще больше усилилась. Сталин приказал, чтобы все обстоятельства поездки Молотова были тщательно расследованы: результаты расследования, хотя и были благоприятны для Молотова, подозрений Сталина до конца не рассеяли.
Я спросил Майского относительно этого эпизода и получил ответ, что лично его следователь об этом не расспрашивал; однако людей, арестованных до Майского, о деталях поездки Молотова допрашивали. Можно предположить, что согласно составленному еще до смерти Сталина сценарию процесс над Майским и сотрудниками лондонского посольства должен был стать прелюдией к более важному судебному процессу над Молотовым.
Майского судили летом 1955 года. Суд был закрытым. Майский был обвинен в измене родине и в антисоветской деятельности. Главным свидетелем обвинения выступал доктор экономических наук, профессор и полковник в отставке Григорий Абрамович Деборин, старший сын знаменитого философа и так называемого «меныпе-виствующего идеалиста» Абрама Моисеевича Деборина.
Почему выбор следствия пал на Григория Деборина, Майский объяснял мне следующим образом: он, Майский, был одно время председателем совета в академическом городке Мозжинка, вблизи Звенигорода, в 70 км от Москвы. Г. А. Деборин, который постоянно жил на даче своего отца, был в этом совете заместителем Майского. Оба интересовались политическими проблемами и часто прогуливались вместе, болтая на различные политические темы. На суде Деборин свидетельствовал, что эти разговоры носили со стороны Майского антисоветский характер (для меня, например, ложь Деборина абсолютно очевидна, так как, зная Майского в течение трех десятилетий, я твердо убежден, что на такого рода высказывания он просто был органически не способен).
Майский отклонил услуги адвоката и сам защищал себя. «Во время суда, — рассказывал мне Майский, — я морально уничтожил Деборина и доказал, что он лжет»[6].
Обвинения Майского в шпионаже и в измене отпали. Однако Майский находился под следствием два с половиной года, и с точки зрения власти было нежелательно просто признать его невиновным и освободить. Надо было оправдать его содержание под следствием столь длительное время. Поэтому после того как обвинения в государственной измене и шпионаже отпали, Майскому были предъявлены обвинения в каких-то служебных нарушениях или упущениях, сделанных им в бытность его послом в Лондоне. Он был приговорен к относительно суровому (по западным стандартам) наказанию: шесть лет тюремного заключения. Но вся процедура была продумана заранее. Майский апеллировал в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой о помилование и был прощен. Он был освобожден немедленно после суда. Но самое удивительное случилось позднее: Майский был полностью реабилитирован по гражданской линии и приговор суда был отменен. Случай совершенно уникальный в партийно-советской практике.
Майский говорил мне, что положительную роль в его деле сыграли Ворошилов и Булганин. Кстати, первого Сталин считал также английским шпионом! Однажды я спросил Ивана Михайловича (это было в 1974 году, незадолго до его 90-летия я писал юбилейную статью):
— Скажите мне, Иван Михайлович, несколько раз в Вашей жизни Вы буквально оказывались на краю гибели — во время гражданской войны, вероятно, в 1937 году и затем в 1953. Каким чудом Вам удавалось спастись?
Старик посмотрел на меня своими большими и еще очень живыми темно-карими глазами, слегка улыбнулся и сказал: «У меня всегда хорошо работала голова». И я подумал: «Проживи Сталин еще месяц или два, и ничто не помогло бы ни Ивану Михайловичу, ни Вячеславу Михайловичу (Молотову), даже хорошо работающая голова».
В течение десятилетий исследователи, особенно в области новейшей истории Запада и советского периода, испытывали «архивный голод». Нас, как правило, в архивы допускали с большими предосторожностями, и немногим счастливчикам удавалось опубликовать в конце концов тот или иной действительно важный документ. В 1955 году правила для пользования архивами были смягчены, железные двери архивов были кое-где приоткрыты. Кто был порасторопнее, успел проникнуть в щель. Одному нашему сотруднику удалось даже попасть в архив Министерства обороны и получить переписку военных атташе за время войны. Как мы все завидовали ему! Открылись архивы ведомств, министерств. Некоторым счастливчикам совершенно случайно удалось ознакомиться с попавшими в эти архивы важными документами компетенции Политбюро. Но это была большая удача, совсем как выигрыш автомобиля в лотерею!
Я ломал себе голову, какие архивы в Советском Союзе я мог бы привлечь для своей работы. О научной командировке за рубеж для работы в тамошних архивах мне в то время даже и мечтать не приходилось.
В 1957 году проф. Губер, глава Национального комитета советских историков, сделал робкую попытку включить меня в состав советской делегации, отправлявшейся в Лондон на конференцию английских и советских историков, но из этого ничего не вышло. Было очень важно поработать с документами Нюрнбергского процесса над главными немецкими военными преступниками, с протоколами допросов, производившихся советскими следователями. Я отправился к начальнику следственной части Прокуратуры СССР по особо важным делам Л. Р. Шейнину. Помимо конкретной цели своего визита — попытаться получить материалы процесса, — мне было еще и любопытно взглянуть на человека, который вместе с генеральным прокурором СССР Андреем Вышинским готовил пресловутые процессы над Бухариным, Зиновьевым и др. в 30-е годы. Л. Р. Шейнин был также автором популярных детективных историй, некоторые из них с успехом шли в театрах. Позднее Шейнину было поручено «расследование» обстоятельств гибели знаменитого еврейского артиста и председателя Антифашистского еврейского комитета СССР С. М. Михоэлса. Шейнин лишился своего поста и угодил в тюрьму, из которой ему, впрочем, удалось благополучно выбраться. Одна из версий гласит, что Шейнин плохо понял инструкции начальства и повел серьезное расследование, которое было совершенно нежелательным. Поэтому его и упрятали на время в тюрьму... Итак, я посетил Шейнина в его кабинете в Прокуратуре СССР на Пушкинской улице в Москве. Разговор был у нас короткий — разрешения я не получил. По счастью, в это время появились многотомные публикации документов процесса в Англии и США, которыми я и воспользовался для своей работы. Но Шейнин меня запомнил. Спустя полгода, проходя по залу Московского дома кино, я увидел Шейнина и услышал, как кто-то, указав на меня, спросил Шейнина: «Кто это?» Я услышал ответ Шейнина: «Это аспирант Майского, Некрич». Да, профессиональная память следователя была у Шейнина
