— Ничего, может, еще повернет фортуна и в вашу сторону, — ответил Валерий, от которого ждали в газете хорошей информации. Ведь до Дня рыбака остались считанные дни, и в редакции готовили к празднику специальный номер. На всякий случай Валерий решил сфотографировать мастера, но тот и слушать не захотел:
— Что ты, товарищ корреспондент, у нас ведь план по цеху выполнен всего на тринадцать про́центов...
Зато мастерицы-икрянщицы, все как на подбор молодые и симпатичные, охотно согласились сняться «на карточку», и Валерий снял их сразу в трех планах: на улице, сидевшими рядом, в цехе около грохотов и на фоне целой пирамиды изумительно красивых дубовых бочат для икры.
В это время из-за мыса показался катер с двумя кунгасами. Он шел к заводу, с натугой преодолевая встречные волны, переваливаясь бортами и почему-то тревожно и часто сигналил сиреной. Сидевшие на плоту грузчики поспешно докурили цигарки, включили транспортер, и ребристая резиновая лента тронулась, поползла по валикам.
Когда катер пришвартовался, рабочие прыгнули в кунгасы и, не теряя ни минуты, стали вычерпывать живую, тускло поблескивающую серебром горбушу, кидая ее на транспортер.
По обе стороны длинного разделочного стола уже выстроились резчицы. Они брали с транспортера горбушу, быстро вспарывали коротким ножом брюшки, выпускали в специальные бачки икру и снова бросали рыбу на ползущую в глубь завода бесконечную, казалось, ленту.
В соседнем цехе загудели моторы, застучали станки. Там «железные китайцы» (так издавна окрестили разделочные станки) отрезали у горбуши голову, потом хвост, потом делили на ровные куски туловище. Соседний станок в это время быстро подавал белые жестяные баночки, куда работницы укладывали по весу двести пятьдесят граммов сочной розовой рыбы. Баночки по конвейеру шли на закаточные станки, оттуда консервы поступали в автоклавы.
Этой работы хватило всего на два-три часа, после чего снова все замолкло и на плоту, и в цехах. Только кудесницы-икрянщицы колдовали у себя в просторном, сверкающем амбулаторной белизной помещении. Кто готовил тузлуки, кто стоял у грохотов, а кто укладывал чуть ли не зернышко к зернышку красную икру в пузатые бочата. Вход в икорный цех строго-настрого запрещен, но девушки нас не забыли. Главная мастерица, полная, с круглым белым лицом, принесла в глубокой тарелке с килограмм икры.
— Отведайте, пожалуйста, — предложила она. — Потом скажете, какая она получилась.
— Без хлеба? — удивился я.
— Ага, — заулыбалась мастерица.
Что и говорить, такой икры мы сроду не ели. Чтобы обидеть мастерицу, мы опустошили всю тарелку. В охотку, как тут говорят, все было ничего, зато потом, в других местах, где нас тоже угощали икрой, мы к ней уже не притрагивались. Хотелось чего-нибудь попроще, попривычней — скажем, тарелку наваристых русских щей из кислой капусты, но об этом можно было только мечтать в северном рыбном крае, да еще в пору лососевой путины.
Рыба, рыба, рыба...
Только и разговора здесь о горбуше, только о ней все мысли, все заботы — и в кабинете директора, и в парткоме, и в профкоме, и в продовольственной лавке, и в столовой, и на улице, и, представьте себе, даже в... аптеке, куда я зашел купить каких-нибудь таблеток от кашля.
— С путины? — спросила меня аптекарша, оторвавшись от крохотных весов. — Как там, идет горбуша?
— Идет помаленьку!
— Вот видите, помаленьку, — сокрушенно покачав головой, сказала аптекарша и, вскинув на меня серые глаза, прибавила: — Опять плана не будет!
Всю дорогу, куда бы мы ни приезжали, нам, словно заклинание какое-то, повторяли про день, что год кормит. Может быть, он придет, тот счастливый день, не теперь, а позднее, в августе или в сентябре во время хода осенней кеты, которая в последние годы выручала рыбаков, но что такой день непременно будет, все-таки больше верили, чем не верили.
Часто встречаемся в столовой в неурочное время с молодым грузином, небрежно одетым, с давно не бритым худощавым лицом и длинными, слишком запущенными баками. Он долго рассматривает меню, которое здесь почти никогда не меняется: борщ, гуляш из жирной свинины или «рагу из деталей мелкорогатого скота» (что за «детали», выяснить так и не удалось!), порошковый клюквенный кисель, чай.
— Что тебе, Булат? — спрашивает буфетчица, отпускающая талоны на обед.
— Если б ты не такой красивый был, за это меню резать надо, — говорит грузин и что-то добавляет в сердцах на своем языке.
— Пожалуйста, не ругайся, — раздражается буфетчица и, не дожидаясь ответа, отрывает три талончика: Семьдесят три копейки.
Парень достает из верхнего карманчика пиджака смятую, будто завалявшуюся рублевую бумажку.
— Завтрак — сорок копеек, обед, сама говоришь, семьдесят три, ужин тоже скажешь тридцать. — Он несколько секунд прикидывает в уме: — Один рубль сорок три.
— Не надо было вербоваться, — говорит буфетчица. — Сидел бы в своем Тбилиси и жрал шашлыки из барашка.
— Теперь сам вижу, что зря вербовался. — И, сев за наш столик, продолжал: — Почему он такую картину рисовал?
Сразу догадываюсь, что речь идет о вербовщике.
— Разве он тебе не рисовал? — уставившись на меня большими горящими глазами, кричит Булат, приняв меня и Валерия тоже за вербованных сезонных рабочих. — Он рисовал климат двадцать пять выше нуля. Он рисовал общежитие на две койки! Он рисовал не меньше десятки день без сверхурочных. Клуб, кино, театр — тоже рисовал. А где, спрошу тебя, кацо, вся картина? — Он быстро складывает в горсть пальцы, подносит к губам, дует. — Пфу, я тебе говорю.
— Сколько ты зарабатываешь в день? — спрашивает Валерий.
— Сам знаешь, горбуш нету! — И громко, истерически смеется. — Горбуш нету! А зачем мне твой горбуш? Лучше бы я свой барабульку кушал.
— Не надо было вербоваться, — опять говорит буфетчица. — Поезжай, пожалуйста, обратно, нам тут баламутов не надо.
— Ай, Тоня, ты жестокий женщина. Как я могу обратно ехать, если директор паспорт не дает? — Он резко отодвигает тарелку с недоеденным борщом. — За такой борщ, ей-богу, резать надо!
— Правильно, что директор паспорта не дает, — как бы подзадоривая Булата, говорит буфетчица. — Ты вербовался, денег на тебя потратили, сперва отработай их потом паспорт получишь.
— Пускай Федька-вербовщик ему мои деньги дает. Зачем он мне райский кущ рисовал?
Так весь
