Вечером Марина позвонила своим в Севастополь, рассказала, как устроилась, какая красота кругом, как ей все нравится, и попросила не переживать и не волноваться.
– Звонить не буду, теть Васенька! Через неделю приеду. Всех целую и люблю. Пока!
* * *
Если бы такого чуда, как море и Южный берег Крыма, не было в природе, его надо было бы придумать. Хотя бы для того, чтобы у романтичных натур на этом Южном берегу рождались сногсшибательные истории, чтобы им было где влюбляться, плавать по лунной дорожке, давать клятвы верности и нарушать их, чтобы после этого извиняться, преклоняя колена в песке под соснами. Ах, сколько дивных тайных историй хранят в памяти эти сосны!
Но всему свое время. Сентябрь – это уже не сезон. Вернее, сезон бабушек с внуками, старых дев и чумичек, которые давно плюнули на все романтические истории, так и не случившиеся в их жизни, и довольствуются историями книжными. В них и небо выше, и вода в море теплее, и сами они там такие раскрасавицы! А кавалеры так галантны и внимательны, и, не исключено, что в буклях, в камзолах с золотом и шелковых штанах. Как мушкетеры!
* * *
– Опоздали вы с отдыхом! – сказала Марине за завтраком официантка Тоня.
Марина посмотрела на нее вопросительно: «Что значит – опоздала?»
Тоня поставила перед ней кофе, блюдечко с ровными кубиками масла, соломенную плетенку с хлебом и присела на краешек соседнего стула.
– Компанию вам уже не найти! Отдыхающие разъехались. А у нас и так их не очень много: сюда ведь не так просто забраться. К нам в основном автолюбители приезжают. Еще две недели назад были парни-спортсмены из Москвы. А три дня как уехал один импозантный дядечка из Казани. На «мерседесе» приезжал. Серьезный такой. А сейчас никого. И уже никто не приедет, потому как еще неделька – и дожди польют. – Тоня помолчала. Посмотрела задумчиво в окно, на горы, на облака, что застряли в небе, зацепившись за макушки сосен. И продолжила: – А может, и не польют...
– Это вы о чем?
– А? А – Я-Я-Я! Это мы о дождях! Говорю, польют вот-вот, дожди-то, а может, и не польют.
– А вы где живете зимой? – спросила Марина.
– Дык ведь кто где! Я в Соколином. Это село такое, в горах. Я туда как залезу – так на всю зиму. Галина Даниловна – та в Севастополе. Пал Палыч иной раз и зимой здесь живет. У него домик теплый, провиантом раз в две недели затаривается и живет тут отшельником. – И добавила без перехода: – А компанию вы сейчас не найдете, нет...
– Да компания-то мне ни к чему. Мне отдохнуть, отоспаться, в тишине побыть...
– Ну, этого у нас полно! Как говорится, выше крыши! И спокойно у нас. Не бойся никого. Хоть голяком ночью купайся!
Тоня хихикнула, тяжело поднялась и отправилась в кухню, где Марине по заказу варилась гречневая каша.
* * *
Она вставала с первыми лучами солнца и сразу спускалась на пляж. Море в эти утренние часы было спокойное и ленивое, и потому теплое, как молоко из-под коровы. Марина лежала на спине, раскинув в стороны руки-ноги, и ее даже не качало. И солнце не жарило как сумасшедшее, а только ласково грело. Можно было лежать и досыпать то, что не доспалось.
А можно было перевернуться на живот и лениво плыть к линии горизонта, наблюдая за сытыми чайками, что без движения сидели на воде. Просыпаться раньше птиц – это большой подвиг для большой земли. В городе Марина его совершила пару раз за свою жизнь, да и то лишь тогда, когда уезжала в отпуск поездом часов в пять утра.
А здесь, на этом благословенном острове, она легко вставала раньше птиц. И если бы у них были часы, они удивленно смотрели бы на циферблат. «А северная женщина с бледной кожей уже бежит к морю, распугивая наших родственников в прибрежных кустах!» – думали бы они при этом.
* * *
Чудные сентябрьские дни сплелись в один, и даже черные крымские ночи не делили их на скучные сутки. И желавшая поначалу отоспаться Марина экономила на сне: жаль, очень жаль было времени. «Отосплюсь зимой!» – решила она. Потому и день свой начинала раньше птиц, и спать уходила последней. Местный сторож Тихон Сергеевич в первый же день рассказал ей, что если поздно вечером забраться по тропе на гору, то с той стороны, где мерцает вдали в темноте огнями Ялтинский порт, слышно печальную скрипку.
Марина тропу в гору нашла без труда и поднялась без проблем. Не гора и была, а так, горушка! На той стороне присела на камень, теплый. Под ногами – жесткий ковер серой колючей травы. Каждая травинка украшена маленькой белой ракушкой. Живой! А то и не одной! В каждой ракушке проживала улиточка. Она-то и забиралась на травинку и намертво приклеивала свой домик к сухому растению.
Тишину нарушали кузнечики и большие мухи-цикады – они оглушительно стрекотали. И все это под луной. Романтично до невозможности!
И вдруг вдали всхлипнула скрипка. Смычок тронул струну и вытянул звук, который в конце музыкальной фразы задрожал, отчего душа захлебнулась жалостью и нежностью, и оборвался для того, чтобы уже в следующую минуту робко заныть-заплакать по чему-то не исполнившемуся.
Марина замерла, вслушиваясь в мелодию, и потеряла счет минутам, а скрипка все плакала и плакала вдали, и звуки падали в море, и легкой волной их прибивало к берегу.
Сколько времени прошло с тех пор, как неизвестный музыкант начал истязать свой инструмент, заставляя его плакать? Час? Или два? Или все три? Когда музыка стихла, оглушительная тишина еще какое-то время висела в воздухе в ожидании того, что вот сейчас он передохнет чуть-чуть и снова поведет своим смычком по крученным из тонкой меди голосовым связкам деревянной солистки.
Но он отыграл свой концерт и где-то на освещенной фонарями набережной аккуратно уложил скрипку в бархатное ложе футляра, из которого собрал монеты и спрятал их в глубокий карман своего потертого концертного фрака.
Опьяненная нежной скрипкой, Марина не могла уснуть до глубокой ночи. Она сидела на веранде своего домика в кресле-качалке и машинально отталкивалась кончиками пальцев от широких деревянных половиц. Они «пели» под раскачивающимся креслом. Совсем не так, как пела далекая скрипка. Да и почему деревянные доски пола с облезшей краской должны были петь так? Так поют только родные дети Страдивари, Гварнери или Амати. Ну или не совсем родные, а просто близкие или дальние родственники. Но все равно они деревянному настилу веранды такая же родня, как лапоть плетеный деревянному сараю.
А настил скрипел и скрипел, убаюкивая пленницу, попавшую в уютный капкан на кривых дугах-ногах. Издалека Марина видела, как на скрип вышел кто-то на крыльцо служебного домика, облокотился на ограждение, закурил. И в тишине все звуки были четкими и ясными: «чирк-чирк» – скользнул палец по зажигалке, «пи-и-у» – скрипнула половица. Марина еще оттолкнулась от пола пару раз, потом выбралась из кресла и ушла в дом, плотно затворив за собой дверь. А тот, кто курил на крыльце, еще долго стоял под луной. Наверное, у него была бессонница.
