— Я считаю его необыкновенным человеком и с некоторых пор понял, что нехорошо слушать сплетни, более того, глотать их с такой жадностью, как котенок — молоко.
— Хорошо сказано. — Мегги сжала его руку. — Ты мой муж, Томас. Правда, удивительно?
— Я хотел тебя, — просто ответил он. — И теперь ты моя.
— В твоих устах это звучит так, словно я заманчивый приз, который ты ухитрился выиграть.
— Что же, можно сказать, ты права.
— Чушь. По-твоему, я нечто вроде вещи? Что-то не очень нравится мне это заключение.
— Если верить Библии, жена — это имущество мужчины, хотя само слово вызывает не слишком приятные ассоциации. Имущество, как и жена, подразумевает наличие владельца.
Мегги рассмеялась своим раскатистым, заразительным смехом, и у него почему-то сжалось сердце.
— Я словно слышу Джереми. Именно он, невыносимо снисходительный и высокомерный Джереми, мог бы такое сказать. Умоляю, Томас, никогда не обращайся со мной так, будто у меня между ушами — пустое место.
Он ответил взглядом, который Мегги посчитала чересчур серьезным, и тихо протянул:
— Я никогда так не считал.
— Вот и хорошо. Жаль, что Уильям не приехал. Я обещала себе, что буду вежлива с ним, хотя, возможно, при встрече треснула бы его по голове чем ни попадя.
— Я специально просил его не показываться. Не люблю неловких ситуаций, и не хотелось бы лишний раз расстраивать Уинтерсов, да и омрачать сегодняшний день ни к чему.
— Я рада, что отец рассказал им правду.
— Думаю, это было необходимо, иначе мистер Уинтерс, вполне вероятно, попросту застрелил бы меня в церкви.
— Кстати, он очень меткий стрелок.
— Значит, твой отец спас мне жизнь.
Мегги засмеялась.
— Я скоро увижу Уильяма? Интересно, как он был зачат, если твои родители не жили вместе? Он на пять лет моложе тебя?
— На четыре. Ему двадцать один. Когда он родился, отец прогнал его мать вместе с ребенком.
— Какой ужас! Томас, мне очень жаль.
Он, не отвечая, пожал плечами.
— Уильям приедет в тот дом, где мы остановимся?
— Посмотрим, — обронил Томас, скрещивая руки на груди и улыбаясь жене. — Ты сегодня особенно красива, Мегги. Я думал об этом, когда ты шла к алтарю… то есть когда удавалось отвлечься от Рори.
— Ах этот Рори! Маленький негодник!
— И не говори. Я рад, что он справился с лихорадкой.
— Представить страшно, что было бы, случись самое плохое. Но довольно об этом. Рори здоров и снова болтает на латинском. А по-моему, Томас, из нас двоих, красавец — это ты. Я чувствую себя такой обычной в сравнении с тобой!
Теперь уже засмеялся Томас, легонько обводя ее лицо кончиком пальца.
— Мужчина — не что иное, как грубое создание, чье сложение позволяет ему утверждать свою силу. Строить, разрушать, драться…
— Смеяться и, как древние римляне, есть очищенный виноград.
— По крайней мере смеяться. Там, куда мы едем, виноград — большая редкость.
— Кстати о еде. Я ужасно голодна. Миссис Приддл дала нам с собой целую корзинку еды. Хочешь немного шампанского или нашего свадебного торта? Или овсяных лепешек, которые она пекла специально для дяди Колина? Он ведь шотландец, знаешь ли.
— Да, немного шампанского не помешает. Как по-твоему, мне необходимо пить его из твоей туфельки?
— Нет, — покачала она головой, глядя ему прямо в глаза, — но мне хочется, чтобы ты пригубил его из моего рта.
Томас наотрез отказался открыть шампанское.
* * *
Оказалось, что он заказал лучший номер в гостинице «Подвыпившая монашка», угловое помещение с чудесным видом на Ла-Манш. На землю давно спустилась ночь, но полная луна отражалась в воде, блестевшей, как сапфир на безымянном пальце Мегги. Позади остался город, тихий и молчаливый.
— Как прекрасно, — заметила Мегги, отодвигая кружевную занавеску, чтобы получше разглядеть чудесную панораму.
Невысокие волны мягко ложились на песок, веером разбрызгивая белую пену.
— Да, — обронил Томас.
Мегги повернулась и увидела, что он по-прежнему стоит, прислонившись к двери.
— Мэри Роуз спросила, есть ли у меня вопросы насчет супружеской жизни.
Если Томас и удивился, то ничем этого не выказал, заметив только:
— Она рассказала тебе все, что ты хотела знать?
— О нет! Я объяснила, что поскольку ты очень хорошо целуешься, то наверняка умеешь делать и все остальное. Правда, мне хотелось понять, что там с этими языками. Мэри Роуз долго мямлила что-то невнятное, но наконец призналась, что это вполне естественная вещь.
— Поскольку она твоя мачеха, можно представить, что ей неловко говорить о подобных вещах.
— Знаешь, она и мой отец всегда стараются коснуться друг друга и даже целуются, когда уверены, что никого из детей нет поблизости.
Томас, вовсе не собиравшийся улыбаться, неизвестно почему ухмыльнулся.
— Возможно, — деловито предположила Мегги, — если Господь нас благословит, придется все же осматриваться, прежде чем целоваться, чтобы не смущать наших деточек.
— Об этом думать слишком рано, Мегги, — возразил Томас и, немного помедлив, твердо объявил: — Теперь ты моя. И что бы ни случилось, ты целиком и полностью моя. Навсегда.
Мегги с любопытством посмотрела на него.
— Ты постоянно твердишь это, Томас.
Возможно, ей не следовало этого говорить, но Мегги всегда отличалась прямотой. Подойдя к нему, она снова взяла обеими руками его большую ладонь и прошептала;
— Послушай меня. Я твоя жена. И совсем не похожа на твоего отца. Я никогда тебя не покину. И поскольку я не половая тряпка, о которую можно вытирать ноги, мы наверняка будем ссориться и кричать друг на друга так, что потолок обрушится. Если ты еще не заметил, могу сказать, что мы оба упрямы и имеем разное представление о многих вещах, но как бы ни ссорились, как бы громко ни орали, я никогда не предам тебя. И не оставлю. Господи, даже мой отец и Мэри Роуз иногда вопят как резаные, но это ничего не значит, Томас, совсем ничего. Мы всегда будем вместе, и, надеюсь, жизнь подарит нам больше смеха, чем слез.
Голос Томаса был холодным и каким-то… отчужденным.
— Весьма красноречиво.
— Правда? — тихо вымолвила Мегги.
— И наивно.
— Но чистая правда. По крайней мере так живут в моей семье.
Он пожал плечами и прислонился к двери.
— Мои отец и мать… их дела тебя не касаются. И я не нуждаюсь в твоих заверениях, чтобы успокоить свой смятенный мозг. Ты, похоже, считаешь, что я страдаю от давней боли, причиненной моими родителями. Но это вовсе не так. Кстати, насчет родителей: я рассказал о них только то, что считал необходимым, вернее, этого потребовал от меня твой отец. Но в сущности, он не имел на это права.
