— М-да… — начал он с сомнением.
— Не мучайся зря! Я возьмусь только за такую работу, которая будет мне интересна, так что очень велик шанс, что я откажусь. Дай мне знать, когда появится по-настоящему сложная проблема. Я умею разгадывать загадки.
Она решительно повернулась к нему спиной и вышла. Драган Арманский покачал головой. Странный она человек! Действительно очень странный!
В следующий миг она вновь возникла в дверях:
— Кстати! У тебя два человека целый месяц были заняты тем, что защищали эту актрису Кристину Ратерфорд от тех дураков, которые посылают анонимные письма с угрозами. Вы считаете, что это кто-то из близких к ней кругов, потому что писавшему известно много подробностей ее жизни…
Драган Арманский в изумлении уставился на Лисбет Саландер. Его словно током ударило. Она опять взялась за старое. Ее реплика относилась к делу, о котором она ровно ничего не могла знать, ей просто неоткуда было это знать.
— Да?
— Забудь об этом. Это фальшивка. Эти письма писала она сама на пару со своим дружком, чтобы привлечь к себе внимание. В ближайшие дни она получит еще одно письмо, а на той неделе они сольют часть информации в прессу. Вычеркни ее из числа своих клиентов.
Не дав Драгану опомниться, Лисбет исчезла, прежде чем он успел открыть рот. А он так и остался сидеть, уставясь в пустой дверной проем. Она никоим образом не могла ничего знать об этом деле. Должно быть, в «Милтон секьюрити» есть человек, который делится с ней информацией. Но здесь об угрозах актрисе знали лишь четыре или пять человек: сам Арманский, начальник оперативного отдела и несколько работников, непосредственно занятых этим делом, а это были проверенные и надежные профессионалы. Арманский только потер подбородок.
Он перевел взгляд на письменный стол. Папка с делом Ратерфорд лежала в запертом на ключ ящике, весь офис был поставлен на сигнализацию. Взглянув на часы, Арманский понял, что начальник технического отдела Харри Франссон уже ушел домой. Тогда он включил почтовую программу и отправил Франссону сообщение с просьбой прийти завтра в контору и установить скрытую камеру наблюдения.
Лисбет Саландер пешком направилась домой на Мосебакке. По лестнице она взбежала бегом — у нее было такое чувство, что нужно спешить.
Она позвонила в больницу Сёдера и после нескольких переключений с одного коммутатора на другой узнала в конце концов, где находится Хольгер Пальмгрен. Вот уже четырнадцать месяцев он лежал в Эрставикенском реабилитационном центре в Эльте. Перед глазами у нее сразу же встал Эппельвикен. Она позвонила, и ей ответили, что сейчас больной уже спит, но завтра его можно навестить.
Весь вечер Лисбет с тяжестью на душе мерила шагами свою квартиру. В постель она легла рано и почти тотчас же уснула. Проснувшись в семь, она приняла душ и позавтракала в супермаркете, а около восьми уже была в агентстве по аренде автомобилей на Рингвеген и взяла тот же «ниссан микро», что и в прошлый раз. «Надо будет обзавестись своей машиной», — подумала она. Подъехав к реабилитационному центру, Лисбет занервничала, но, собравшись с духом, вошла в вестибюль и сказала, что хотела бы повидать Хольгера Пальмгрена.
Сидевшая за столиком администратора женщина с бейджем на груди, на котором значилось имя Маргит, заглянула в свои бумаги и сообщила, что сейчас пациент на занятии по лечебной физкультуре и его можно будет видеть не раньше одиннадцати. Посетительнице она предложила посидеть в комнате ожидания или зайти еще раз попозже. Лисбет вернулась на парковку и, пока ждала, выкурила в машине три сигареты. В одиннадцать она вновь вошла в вестибюль. Ее направили в столовую — по коридору направо, затем налево.
Она остановилась на пороге и в полупустом зале сразу увидала Хольгера. Он сидел лицом к двери, но все его внимание было сосредоточено на тарелке. Вилку он неуклюже сжимал в кулаке и сосредоточенно трудился над тем, чтобы донести ее до рта. Примерно треть этих попыток заканчивалась неудачно, и еда падала на стол.
Вид у него был безнадежно поникший, лицо какое-то неподвижное — он казался столетним старцем. И только сейчас, видя его в кресле-каталке, Лисбет по-настоящему осознала, что он действительно жив и Арманский ее не обманул.
Хольгер Пальмгрен выругался про себя, в третий раз безуспешно попытавшись подобрать на вилку очередную порцию макарон. Он смирился с тем, что не может как следует ходить, что очень многое он не в состоянии делать сам. Но то, что он не может даже нормально есть и что порой у него, как у младенца, текут слюни, было для него невыносимо.
Умом он прекрасно понимал, как это делается. Нужно наклонить вилку под прямым углом, подцепить еду, поднять ее и поднести ко рту. Однако что-то разладилось в координации движений. Рука жила словно своей отдельной жизнью. Когда он приказывал ей подниматься вверх, она медленно уплывала куда-то в сторону. Когда он направлял вилку ко рту, рука в последний момент меняла направление и он попадал себе в щеку или в подбородок.
Однако он знал, что реабилитация уже принесла некоторые успехи. Всего лишь шесть месяцев тому назад руки у него так тряслись, что он вообще не мог донести еду до рта. Теперь же, хотя принятие пищи занимает много времени, все же он справляется без посторонней помощи. И он не собирался сдаваться, пока вновь не научится владеть своим телом.
Он только что опустил вилку, чтобы взять следующую порцию макарон, как вдруг из-за плеча к нему протянулась чья-то рука и мягко забрала вилку. Он увидел, как эта рука подцепила и подняла с тарелки кусок макаронной запеканки, и тотчас же узнал эту тонкую кукольную ручку. Обернувшись, он встретился глазами с Лисбет Саландер, стоявшей к нему вплотную. Она смотрела на него выжидающе, с выражением робости на лице.
Пальмгрен долго без движения смотрел на нее. Сердце, непонятно почему, отчаянно забилось. Наконец он открыл рот и принял предложенную еду.
Кусочек за кусочком, она его покормила. Вообще-то Пальмгрен терпеть не мог, чтобы его кормили за столом, но он понял, что у Лисбет это было движение души. Она делала это не потому, что он стал неуклюж, как тюфяк. Своим поступком она выражала сочувствие, которое вообще было ей не свойственно. Она подавала еду довольно крупными кусочками и терпеливо дожидалась, пока он прожует. Когда он показал ей на стакан с молоком и торчащей соломинкой, она спокойно поднесла его ко рту больного и держала так, чтобы ему было удобно пить.
За все время завтрака они не обменялись ни словом. Когда он проглотил последний кусок, она положила вилку и вопросительно посмотрела на него. Он покачал головой: нет, хватит, добавки не нужно.
Хольгер Пальмгрен откинулся на спинку кресла-каталки и глубоко вздохнул. Лисбет взяла салфетку и отерла ему рот. Он вдруг почувствовал себя кем-то вроде главы мафиозного клана из американского фильма, этаким capo di tutti capi,[42] которому какой-нибудь подручный оказывает мелкие услуги в знак уважения. Мысленно он уже видел, как она целует ему руку, и невольно улыбнулся такой игре фантазии.
— Как ты думаешь, можно ли тут где-нибудь раздобыть чашку кофе? — спросила Лисбет.
Он пробормотал что-то невнятное. Язык и губы не слушались его, звуки не складывались в слова.
— Быффт зыглом. — «Буфет за углом», как она поняла.
— Тебе принести? С молоком и без сахара, как раньше?
Он кивнул. Она забрала поднос и через несколько минут вернулась с двумя чашками кофе. Он отметил, что она пьет черный кофе, что было не в ее привычках, а потом улыбнулся — она сберегла соломинку, через которую он пил молоко, и поставила ее в кофейную чашку. Они молчали. Хольгер Пальмгрен хотел задать ей тысячу вопросов, но не мог выговорить ни одного слога. Зато они то и дело встречались глазами. У Лисбет был жутко виноватый вид. Наконец она прервала молчание.
— Я думала, что ты умер, — сказала она. — Я не знала, что ты жив. Если бы знала, я бы ни за что… Я бы давно уже навестила тебя.
Он кивнул.
— Прости меня!
Он снова кивнул и улыбнулся. Улыбка получилась кособокая, как будто он скривил губы.
— Ты был в коме, и доктора сказали, что ты умрешь. Они думали, что ты умрешь в ближайшие дни, а я взяла и ушла. Мне очень стыдно. Прости!
Он приподнял руку и положил на ее стиснутый кулачок. Она крепко сжала ее и с облегчением вздохнула.
— Тяя дыга неыо. — «Тебя долго не было».
— Ты говорил с Драганом Арманским?
Он кивнул.
— Я путешествовала. Я была вынуждена уехать. Уехала, ни с кем не попрощавшись. Ты беспокоился?
Он покачал головой.
— Никогда не надо из-за меня беспокоиться.
— Я ныннда за тяя неспооися. Ты ффега спависся. Ааски спокоисся. — «Я никогда за тебя не беспокоился. Ты всегда справляешься. Арманский беспокоился».
