Что ж, так даже легче.
Ребята из моего оркестра уже на месте: устанавливают ударные, усилители и микрофоны на темной сцене. Я нервничаю. Ди-джеи крутят мою музыку на некоторых станциях в Сан-Диего и Тихуане, и ребята из движения покупают мои компакты, которые мы сами записываем. На прошлой неделе я получила открытку от своей фанатки из Мак-Аллена, штат Техас, она написала, что слышала мои мелодии на радиостанции Ренозы, штат Нью-Мексико. Вот куда докатилось! Моя известность растет, и я не знаю, что с этим делать. Многие ребята из движения знают мое имя. В прошлом году в это время я была счастлива, если на мое выступление приходило четырнадцать подростков. А сегодня не хватает места всем желающим. Это о чем-то говорит. Люди изголодались. Не представляете, как я рада, когда вижу внизу море смуглых лиц, в основном девичьих. Женщины. Эта тема возникает каждый раз, когда какой-нибудь carbon[91] интересуется, не живу ли я со своими поклонницами. Или когда продюсеры от звукозаписи возвращают мои демонстрационные кассеты и заявляют, что не видят рынка для подобной музыки, с которой я пытаюсь пролезть в мир. Энергичный, злой женский рок на испанском и нахуатл – языке ацтеков. Последний; кто мне позвонил, предложил немного снизить тон, гнуть больше в поп и превратиться во что-то вроде латиноамериканской Бритни. Он пообещал свести меня с латиноамериканским поп-продюсером Руди Пересом. Но на этой фразе я повесила трубку.
Справлюсь со всем сама – если понадобится, встану и буду продавать свои диски на улице. Продюсеры не понимают, что люди пишут музыку не ради денег. Если дар истинный, то музыку сочиняют, чтобы сбалансировать энергию Вселенной. Запрягаешь голос и спускаешь с поводка. Не ты контролируешь песню. Просто позволяешь ей властвовать над тобой.
Гато нырнул в бурлящую массу блестящих тел. Они поглотили его, но вот он всплыл на их плечи, над их головами. С него рвали рубашку, на него плевали. Его любили. Плевки пошли из Аргентины. В Аргентине, если человека любят, на него плюют. По крайней мере в мире рока. Теперь так же ведут себя мексиканцы. Все пялятся в оба глаза – даже убогий, не первой свежести тип у стойки бара, который вливает в себя коктейль. Кто-кто, а уж он здесь совсем не ко двору. Как он сюда попал?
Я попыталась представить себе, кто это такой и зачем сюда приперся – моя давнишняя дурная привычка. Может, его жена сбежала сегодня вечером с другим и он забрел в первый попавшийся бар? Может, пришел купить этот бар и превратить в закусочную? У него, как и у ему подобных, вид был вполне довольный. Или он просто напился? От таких мужчин мне становится не по себе. Он напомнил мне Эда, жениха Лорен. По-моему, такие ребята являются домой, засучивают рукава и без разговоров начинают пялить своих девах.
Гато раскидывает руки, словно Христос, и его поднимают высоко в воздух. Он наслаждается. Несколько минут назад Гато выкурил сигарету с марихуаной и теперь плывет. Гато увлечен. Он весь в этом мире. Черт, его, наверное, запишут прежде, чем меня. Мы ведь охотимся за одним и тем же Святым Граалем. Раз или два он предлагал объединиться в одну команду, но это показалось мне обидным. Мне не нужна его помощь. Понимаю, он пытается быть хорошим, но я хочу сама разобраться со своим творчеством. Меня могут упрекнуть, что я эго-маньяк, но я не собираюсь ни с кем делить сцену. Мне слишком много надо сказать.
Я прошла по скрипучим половицам подмостков через ощетинившуюся зазубринами черную металлическую дверь в артистическую уборную. Таракан юркнул в щель в стене рядом с зеркалом. Я втерла гель в косички, чтобы они лучше торчали, подновила красную губную помаду и черную подводку глаз. Для выступления нужен резко подчеркнутый макияж: свет на сцене отбеливает исполнителя. Я хочу, чтобы меня заметили.
До начала выступления оставалось десять минут. Сегодня я решила поэкспериментировать с одеждой. На мне черный резиновый облегающий комбинезон с ромбовидным вырезом на животе. Моя подруга Лало разрисовала мне кожу мексиканскими символами. Часть песни я собираюсь исполнять на нахуатл. Его уроки мне давал шаман Курли в Ла-Пуэнте. В следующем месяце он собирается устроить церемонию моего наречения в Уитьер-Нэр-роуз, и я жду не дождусь момента, когда наконец получу настоящее имя.
Я вернулась на сцену и убедилась, что все на своих местах. Ребята относятся ко мне с уважением. Сначала они не знали, как со мной обращаться, поскольку я «девчонка», но потом услышали мою музыку и решили, что со мной все в порядке. А проведя год в моем оркестре, заключили: не только в порядке, а вообще отлично. Теперь относятся как к своей, и это очень приятно. Мой барабанщик Брайан, могучий коротышка в зеленой повязке на голове и накидке с перьями, приехал в Лос-Анджелес из Филадельфии изучать юриспруденцию, но сделался рок-музыкантом. Себастьян – худощавый парень с бритой головой. Он клавишник и отвечает за программу. Себастьян приехал из Испании и до того, как стал участником нашей группы, играл в Мадриде в известном коллективе. Бас-гитарист Маркое родом из Аргентины. Тихоня вроде бухгалтера, во время выступлений он дает волю своей сдерживаемой неистовости. Вторая гитара – девушка из Уитьер. Я услышала ее на фестивале Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Она не понимала, как хороша. И до сих пор не понимает. И, наконец, доминиканец Рейвел. Он играет на ударных, на флейте и подпевает. И такой всегда радостный, что даже тошно.
Мы на месте, свет выключен. Толпа ревет. Зажигается голубая лампа, и мы начинаем первую песню – яростную вещицу, которую я написала в смешанном стиле хип-хоп, металла и традиционных перуанских напевов. Фанаты разразились криком. Вспыхнули прожектора, лучи уперлись в меня; почувствовав выброс адреналина, я стала впадать в транс. Забыла, кто я такая, где нахожусь, и полностью отдалась музыке. Преодолела время, пространство и запела. Говорят, у меня грубый, хрипловатый голос, как у Дженис Джоплин. До сих пор не существовало такой мексиканской певицы. Голос Алехандры Гузман близок к моему, но в ее исполнении слишком много девичьего попа. Мой – резче, надрывнее, по-сумасшедшему ненормальнее.
После первой песни я схватила почтовые открытки и обратилась к зрителям по-испански:
– Chingazos! Chingazos![92] – Толпа взбесилась. – Слушайте меня, chingazos! Вы видели в последнее время Ша-киру? – Все загудели. – Хорошо. Она настоящая позорница. Позор La Rasa и La Cauza[93]. Какая-то Полина Рубио. – Все одобрительно рассмеялись. Я швырнула карточки в толпу, и они поплыли в море смуглых рук. – К ее менеджеру обращались – hijos de puta![94] – Снова одобрительные возгласы. – Мы заявили, что не желаем такого рода представлений. Что она предатель! – Толпа начала скандировать: «Que Shaki se joda, que Shaki se joda, que Shaki se joda»[95]. В воздух взлетели кулаки, зубы оскалены, словно у зверей. Я дала им возможность немного побеситься, а затем, успокаивая, подняла руку. – Ваша задача, выйдя отсюда, просвещать народ! Слишком много среди нас самоненавистничества, слишком сильно мы хотим стать такими, как белые! – Аплодисменты. – Любите себя! Любите свое смуглое ацтекское «я»! – Новые аплодисменты. – Que viva la raza, raza![96] – Крики и полная истерия. – Любите свое большое, плохое, красивое, смуглое «я»! – продолжала я по-английски. И это было вступление к моей следующей новой песне. Мы начали играть. Зал вспенился и уплыл в магии мелодии. И вместе с остальными уплыла я.
