Мытье белья здесь обязательно для всех, даже для старцев-иеромонахов. За деньги здесь ничего не делают, и я уже второй месяц не знаю употребления денег и их совсем у себя не имею.
Это ли не рай на земле?!
Сегодня, 8 июля, в день Казанской Божией Матери я сподобился причаститься Св. Христовых Тайн и теперь благодушествую в ожидании перехода из фондарика (гостиницы) в свою келью в монастыре. Время идет, но перемен в моей жизни не видится. У служб бываю только у литургии и повечерия, остальные службы заменяют послушаниями, чаще всего приходится быть на кухне. Послушание это тяжелое и грязное, да, кроме того, дышишь плохим воздухом.
С большим интересом ожидал я главного монастырского праздника св. великомученика Пантелеймона. Перед праздником в монастыре все мылось, прибиралось и чистилось для встречи гостей. Гости эти – большею частью почетные монахи Св. Горы, их приближенные и сиромахи, т. е. пустынники, живущие в самых диких местах Афона.
Гости прибыли в монастырь накануне праздника, утром.
Их встречал о. настоятель с братиею торжественно колокольным звоном и ружейной пальбой. Гостей собралось около тысячи. Это была как туча черная. Вид сиромахов был ужасен: худые, бледные, изможденные; одежда рваная… Между ними попадались и иконописные лики маститых старцев, как видно, не вотще текущих.
С назначением меня к пожарным рукавам для поливки монастыря во время вечерни наблюдения мои кончились. Я не видел знаменитого бдения, начинающегося в полночь и оканчивающегося почти в полдень: эту ночь и утро я провел на послушании в кухне. От ранней обедни на самый день праздника я тоже был отправлен до вечера на кухню, и это меня очень огорчило.
В день этот мне пришлось участвовать в кормлении сиромахов. Они с жадностью набрасывались на всякую пищу, какая только им ни попадала под руку. Монахи с ними обращаются с большим пренебрежением, не как с гостями, а как с презренными нищими, едва не толкая их по шее. Терпению и выносливости их я удивлялся. Покормивши их, им дали денег, и к вечеру во всем монастыре уже не оставалось ни одного сиромаха.
На второй день праздника монастырская жизнь потекла своим обычным порядком.
За время моего пребывания в обители со мною случилось два серьезных искушения: заели было паразиты и вернулась старая моя болезнь; но милосердием Божиим оба эти искушения скоро меня оставили. Много меня в это время утешал о. Никодим.
На этих днях меня освободили от частных послушаний. Это громадная для меня льгота.
Сегодня, 11 августа, через о. В. из Сретенской кельи получил письмо от сестры из России: брат мой, Ваня, умер. Это известие меня как громом поразило. Первою моею мыслью было сейчас же лететь утешать сирот и заменить им собою отца. Но подумал и решил предать и их, и себя в волю Божию.
Господи! Не до конца прогневайся на нас, не погуби нас с беззакониями нашими. Обрати, Господи, гнев Твой на милость, не помяни грех юности нашей и неведения нашего, Человеколюбче!
Вот уже несколько дней прошло, как я получил келью и ключ от нее. Остается испросить благословение настоятеля побелить и переходить. Что будет мне келья эта: гроб ли или добрая жизнь?
Пресвятая Богородице, помоги!
На Преображение приобщался Св. Христовых Тайн и, кажется, утолил несколько скорбь об умершем брате. Но что будет с сестрою нашей, что будет с сиротами?..
Сегодня понедельник, 22 августа. Перебрался в келью. По первому впечатлению, хорошо. Размеры кельи 5½ аршина на 3½. Внутри обелена известкой; мебель деревянная: кухонный стол, крашеный, внизу шкафчик, табурет, шкаф с занавеской для платья, кровать – доски на козлах – вот и все, да больше ничего и не нужно.
Но вскоре обнаружились и неудобства: единственное окно моей кельи выходит к конюшням и помещениям наемных рабочих. Несмолкаемый их говор и крики мулов – это неприятно, да, кроме того, и помещение-то мое находится вне монастырской ограды. Самого-то главного и дорогого – монастырской тишины – я, оказывается, и лишен, да к тому же и удален от центра всей своей деятельности, которая вся проходит внутри обители. Говорят еще, что в холодное время вредный ветер дует именно с той стороны, куда выходит единственное окно моего помещения. Пока это еще не страшно: хотя и 1 сентября, но жара стоит невообразимая и солнце палит ужасно. И такая-то погода стоит с мая, от которого до сих пор было не более двух-трех дождей. Ежедневная температура – от 35 до 40 градусов. Для меня это невыносимо. Хорошо еще, что по временам дует прохладный горный ветер.
Масса больных дизентерией и другими болезнями. Больницы переполнены до того, что уже нет места для новых больных. Трудно мне на Афоне, но Царица Небесная не дает совсем падать духом. Все мои старые болезни, которые я когда-либо имел, здесь все ополчились на меня сразу, как грозные кредиторы с неутолимым требованием расплаты. Невольно напрашивается мысль: на что я годен? Работать не могу, писать трудно, петь и читать вредно. То не могу, то не умею, то вредно – весь немощен, весь ни к чему не потребен. Хочу носить немощи других, а сам для них являюсь бременем.
Но не в немощах ли наших сила Божия совершается?!
Вот уже и 18 сентября. Вчера приобщился Св. Христовых Тайн. Какое истинное утешение и благо! Его не заменить никакими земными благополучиями и утехами…
Вчера вспоминал молитвенно моих именинниц и крестниц – дочерей моего усопшего брата, а с ними и других близких. Болезненно заныло мое сердце при этом воспоминании: что теперь с ними?
Здоровье мое несколько улучшилось.
На днях ходил на виноградники, принадлежащие Пантелеймоновскому монастырю, для резания винограда. На это послушание, по обычаю, ходят все монахи – и старые, и молодые – как на прогулку. Этим послушанием я остался очень доволен. Завтра отправлюсь в дальние кельи монастыря на 3 дня резать виноград.
2 октября. Вот уже второй день и Покрова. Это местный праздник, подобный дню св. великомученика Пантелеймона, но почему-то без особенной сутолоки. И этот праздник прошел торжественно и спокойно.
Накануне праздника, в 2 часа пополудни, прибыл настоятель Андреевского скита и с ним братии до десяти монахов. Встретили их со звоном, со славою, ввели в Пантелеймоновский собор, отслужили краткий молебен, а затем проводили на покой в царский фондарик, где гостям было предложено угощение. Здесь с давних пор заведено, что во время праздников настоятели обоих монастырей замещают друг друга для совершения богослужения: пантелеймоновские праздники служит в Пантелеймоновском монастыре андреевский настоятель, а андреевские в Андреевском – наш о. архимандрит Нифонт.
Сиромахи уже с утра толпились в нетерпеливом ожидании удовлетворения главного и неизменного их кредитора – чрева.
Увы, увы! Насколько велико здесь стремление к удовлетворению телесных потребностей, физического голода, настолько мал запрос на духовное питание. У всех на уме трапеза и «утешение» – сухарики, бараночки, конфеты, сливочное масло, яблоки, всякие сласти и… вино.
Чрево и самолюбие – это две главные пружины афонской жизни; все остальное, чем жива душа человека, замерло. Есть, конечно, и добре подвизающиеся, – иначе бы не стоять Афону, – но их не видно, они скрывают себя, и я их не знаю.
Поживу подольше, может быть, и увижу…
Накануне праздника меня назначили в чайную, чтобы поить сиромахов, а после них арагатов[53]. Сиромахов пришло на праздник человек триста. Были и молодые, и старые – и те, и другие оборванные и худые как скелеты. Аппетит у них волчий. Они пили чаи с неимоверной жадностью и все умоляли подбавлять сухарей из белого хлеба, которых им разнесли несколько больших мешков. Чаю они выпили неисчислимое количество. Нас, служащих, было десять человек, и мы едва успевали подавать, несмотря на то что чай с сахаром уже заранее был приготовлен в больших котлах, и наше дело было только разливать готовое. Бог с ними! Эти были хоть благодарны. Не то арагаты: им ничем нельзя было угодить, и они пили и ели чуть не с проклятием.
6 октября. Погода здесь как у нас в августе.
24 октября тихо и безболезненно скончался праведной кончиной архимандрит Нифонт. Несколько раз приобщался и был пособорован. Царство ему Небесное! К телу архимандрита прикладывались монахи, был допущен и я. Лежит он на диване в своей келье, в обстановке довольно бедной, в монашеском келейном одеянии, совершенно как живой.
Прислушиваюсь к разговорам и толкам, вызванным кончиной настоятеля, и вывожу заключение, что мы точно не аввы лишились, а какого-то дальнего родственника: большинство совершенно равнодушно, были бы и еще равнодушнее, если бы не неожиданность кончины. Шел толк о том, какие будут гости да какое будет угощение. Смущает это меня, немощного.
26 октября. Сегодня на день моего Ангела, св. великомученика Димитрия Солунского, удостоился причаститься Св. Тайн. Кончилась служба в храме, где я был, а через полчаса кончилась и литургия в Покровском соборе, где стояло тело почившего нашего настоятеля. Из Покровского собора тело после литургии было перенесено в Пантелеймоновский, где полагается отпевать всю старшую братию. Монашествующего люда собралось множество во главе с архиереем, несколькими архимандритами и игуменами. Картина отпевания была торжественная. При перенесении тела из собора в собор производилось фотографирование процессии.
