Женщина буквально сошла с ума. Волосы, собранные в тугой узел, растрепались. Щеки покрыл нездоровый румянец. Видимо женщина уже успела принять на грудь в попытке залить свое горе алкоголем. Глаза, красные и припухшие от слез, с нескрываемой ненавистью смотрели на родного сына. Рот, искривленный в злой усмешке, выдавал все более изощренные ругательства.
Я перевел взгляд на Рика и сердце мое сжалось от боли. Он не плакал, но глаза его покраснели. Губы были поджаты. Он не произносил ни слова, молча сжимая кулаки. Его мать все продолжала кричать, чтобы он убирался, но Холден не двигался с места. Наконец он не выдержал:
— Он ведь мой отец! Почему ты не сказала мне?
— Он перестал быть твоим отцом, как только ты вышел за дверь этого дома! Все это время ты жил своей расчудесной жизнью, так что же изменилось? Совесть вдруг проснулась? Вспомнил о том, что у тебя была семья? Неблагодарный щенок!
— Но это вы меня выгнали, мама! Вы отказались от меня!
— Заткнись! — завизжала женщина, брызжа слюной. — Закрой свой поганый рот!
Неожиданно женщина закричала и, рухнув на колени, зашлась безумными рыданиями:
— Мой дорогой Гарретт! Как же я без тебя… Что же я буду делать… Убирайся! Уходи! Ненавижу тебя! Убирайся!
Сестра Рика опустилась на колени, пытаясь успокоить мать, но женщина лишь еще громче принялась рыдать. Это больше не могло продолжаться. Я подошел к Рику и, схватив его за руку, выволок из этой треклятой комнаты, а за тем и из дома. Мелани шла следом за нами.
Всю дорогу до отеля Рик молчал. Я внимательно вглядывался в его лицо, но не мог понять о чем он думает. И только когда мы зашли в номер, он рухнул на кровать и зарыдал. Я и Мелани обступили его с двух сторон, успокаивая в своих объятиях.
— Он уже так давно болел, но никто даже не подумал мне сообщить, — сквозь слезы заговорил Холден. — Сестра пыталась поговорить с ним, но он даже имени не хотел моего слышать. Даже зная, что ему осталось совсем немного, он все равно не пожелал увидеться со мной. Он всегда был таким упрямым!
Рик все продолжал плакать, говоря об отце. Он вспоминал свое детство. Как отец учил его кататься на лошади. Как они впервые пошли на рыбалку, где он бултыхнулся в пруд. Постепенно слезы затихли, но он продолжал говорить, а мы слушали. В какой-то момент, голос Рика становился все тише, пока он вовсе не замолчал. Глянув на парня, я увидел что глаза его плотно закрыты. Рик уснул. Переглянувшись с Мелани, мы аккуратно уложили его на постель.
Выйдя на балкон, девушка тяжело вздохнула:
— Не могу поверить, что она все это сказала ему. Как можно так говорить о собственном сыне?
— Она сейчас не понимает, что говорит, — произнес я. — Ее затопило горе, которое требует выхода. Тяжело просто свыкнуться с мыслью, что любимый человек ушел. Кто-то винит себя, кто-то винит других. На самом деле только единцы осознают тот факт, что люди иногда просто умирают. Никто не властен над этим. Можно хоть сколько обвинять друг друга, но обратно к жизни он уже не вернется.
— Ты так говоришь, словно и сам пережил чью-то смерть, — девушка подозрительно посмотрела на меня.
— Мои бабушка и дедушка, — просто ответил я. — Но в моем случае винить можно было только старость.
— И все же пережитое горе не оправдывает ее ненависть. Рик ее сын, а не чужой ребенок.
— Чужие чувства нам не понять, — произнес я. — Как только Рик проснется, надо уезжать отсюда. Он вероятно захочет остаться, но мы не можем ему этого позволить. Еще одна такая встреча и одними криками не обойдется. Может однажды, когда горе чуть утихнет, они смогут поговорить спокойно.
— Как же мы уговорим его уехать, если он не захочет? — спросила Мелани.
— Не думаю, что он будет сильно сопротивляться, учитывая что сегодня произошло. Возможно он считает, что обязан остаться, но в глубине души хочет, чтобы мы его увезли.
— Иногда ты меня поражаешь, Логан, — печально улыбнулась девушка. — Нам тоже стоит чуть-чуть отдохнуть.
— Ты ложись, а я еще постою здесь. Мне совсем не хочется спать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Девушка похлопала меня по плечу и зашла обратно в номер. Оставшись наедине с собственными мыслями, я не мог не думать о прошлом. Похороны мистера Холдена невольно всколыхнули ужасные воспоминания. Мелани права, я точно знаю, что такое ослепляющее разум горе.
***
Я очнулся. Оглянувшись по сторонам, увидел нескольких людей в форме полицейских. Не до конца понимая, что происходит, я спросил где я нахожусь.
— Вы в больнице, — ответил, стоящий ближе ко мне мужчина. — Я позову врача.
Не успел я ничего спросить, как он тут же ушел.
В больнице? Но что… Голова вдруг взорвалась резкой болью и я застонал. Воспоминания… Я ругался с Илларией. Талия плакала на заднем сиденье. Удар. Мертвые тела…
— Где моя жена? — вдруг крикнул я. — Где Талия? Пожалуйста, скажите что с ними?
— Успокойтесь, сэр, сейчас придет врач и все вам объяснит.
Но как я мог успокоиться, когда не знал, что случилось с моей семьей? Несмотря на возражения охранников, я вскочил с кровати и выбежал из палаты. Если я в больнице, значит они должны быть где-то рядом. Я бегал в панике по коридорам больнице и звал свою жену и дочь. Я не обращал внимания на крики санитаров и врачей, на странные взгляды посетителей. Добравшись до справочной я обратился к девушке:
— Скажите мне, в какой палате Иллария Агеластос? С ней все в порядке? Я ее муж. И моя дочь. Где моя дочь?! Скажите, где они?
Девушка пыталась меня успокоить, но мне нужен был ответ. Я вновь стал требовать, чтобы мне сказали, где моя семья, когда услышал надрывный крик за спиной:
— Ты убил мою дочь!
Резко обернувшись я наткнулся на мать Илларии. Женщина была в ужасном состоянии, словно постарела на десятки лет.
— Ты убил мою дочь, чертов выродок! — визжала женщина. — И Талию ты тоже убил! Почему ты не сдох?! Ты должен был умереть вместо них!
Я слушал громкие визги женщины, но смысл слов никак до меня не доходил. В конце концов ей стало мало одних криков и она набросилась на меня. Женщина выглядела ужасно изможденной, но при этом колотила меня с огромной силой.
— Ты убил ее! Убил их обеих! Гори в аду, ублюдок!
Убил их? Но кого я убил? Разве…
— Иллария и Талия… — не в силах проговорить эти слова, я молча смотрел на ревущую женщину.
— Ты убил их обеих! Ненавижу тебя! Ненавижу! — мать Илларии обессиленно рухнула на пол и завыла. — Моя доченька! Моя маленькая девочка. Почему ты убил их! Почему ты не погиб вместо них. Мои крошки!
— Иллария и Талия… — вновь попытался я, но опять не смог произнести это слово.
Наконец подоспели санитары. Двое мужчин схватили мать Илларии и вкололи ей успокоительное. Ко мне подошел врач.
— Сэр, вы меня слышите? — спросила меня женщина в белом халате.
— Иллария и Талия… — в третий раз повторил я.
— Мне очень жаль, мистер Агеластос. Произошла авария. Ваша жена и дочь погибли. Я сочувствую вашему горю, но не могли бы вы пройти в палату? К сожалению, вам нельзя ее покидать до завершения расследования.
Нет. Это не правда. Они не могли…
— Иллария и Талия… умерли? — наконец спросил я, смотря на врача.
Холодный равнодушный взгляд женщины разительно отличался от ее мягкого голоса.
— Мне очень жаль, сэр. Пройдемте в палату.
— Нет! Это не правда! — закричал я, вырываясь из рук доктора. — Скажите, где моя жена и дочь? Я хочу их видеть! Скажите мне, где они!
— Мистер Агеластос, пожалуйста, успокойтесь! — врач продолжала говорить со мной мягким голосом, но я не слушал ее.
Мой мозг затопило горе, которые я еще не успел осознать в полной мере. Я не мог, я не хотел верить в то, что моя жена и моя дочка погибли. Я не мог в это поверить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Видимо я начал слишком сильно буйствовать, потому что вернувшиеся санитары схватили меня и вкололи снотворное. Либо доза была слишком большой, либо я не выдержал этой правды. Но не прошло и нескольких минут, как я отключился.
