Огурцы лучше, чем мужчины, потому что: С огурцами нетрудно знакомиться.
Огурец можно пощупать в универсаме И заранее узнать, твердый он или нет.
Огурец никогда не спрашивает: «Я у тебя первый?»
С огурцом нет нужды быть невинной больше одного раза.
Мл. Л. Брукс, Донна Й. Хинберч, Айвор Матц, Тэм и Крэг Вестовер. Почему огурцы предпочтительнее мужчин/Пер. с англ. О. ЛиповскойПосле записи телепрограммы «Герой дня без галстука» Лапиков напомнил Уду, что его с полудня ждет «та самая» темнокожая студентка Университета Дружбы народов.
— Помню. Расисты. Ничего не понимают в красоте. — Уд помолчал. Подумал: — Красота, Лапиков, неприкосновенна.
— Для насилия, — уточнил Лапиков. Уд опять подумал, что этот Лапиков не так прост.
— Конечно, Лапиков. Без обольщения и ласки их неприкосновенность — это просто участь незамеченной неоцененной красоты.
— Вы, как всегда, правы, босс. Она действительно хороша. Кровь с какао! Жидкий шоколад! То, что вам, кажется, нужно.
— Что ты имеешь в виду?
— Девушка на износ. Специально для вашей пули со смещенным центром тяжести.
— Постельничий-то все приготовил?
— Все, Уд Николаевич, все чин чинарем, с утра его гонял.
— Ну, хорошо. Веди меня к ней… Где, кстати, всё устроили-то? В зимнем саду, в гостиной или в банях?
— В банях, Уд Николаевич, в банях, как вы любите.
Лапиков отметил, как по черепу хозяина поползли характерные пятна рабочего возбуждения, как фигура его выпрямилась и боевито набрякла…
…Лапиков толкал постельничего так, что тот подумал, что его форменным образом избивают.
— Валерий… как тебя… Кириллович, что ли… иди скорей, поручение шефа, там что-то не то, замена по полной программе. Тем более что ему надо срочно вылетать на совещание в Баден-Баден.
Лапиков был взволнован новыми обстоятельствами.
— На чем я остановился?
— На Баден-Бадене, — напомнил постельничий.
Лапиков вдруг приблизил к нему свое лицо и шепотом сказал:
— Шеф в сторожке. Он не в форме. Вчерашние порезы в вентиляционной трубе, дикая боль. К тому же у нее в этом смысле особые странные причуды. Когда выяснилась ситуация, я было вызвался заменить его, но он сказал, что я не потяну в плане общения, не знаю языков. Юджин, сам знаешь, в таких делах только спичрайтер. Выбор пал на тебя. Мужик. Филолог. Полиглот. Чистюля. Не подведи, Кириллыч. Знаешь, что сказал про тебя босс? «Вот, говорит, везунчик, триумфальный дебют выпал из-за того, что ведущий солист перед премьерой потерял голос».
Валерий Кириллович хотел усмехнуться, но при Лапикове не рискнул. Возникло неловкое молчание, и постельничий счел протокольно уместным сказать какую-то фразу, подобающую моменту и «триумфальному дебюту». И сдержанно и серьезно сказал:
— Передай ему, что я постараюсь.
Первое, что сделал постельничий, это сменил костюм на халат цвета багрово-чернильного экваториального заката. Расчесал бороду. Вымыл ноги. Спрятал в карман халата два или три разговорника (на всякий случай). Через широкий халатный полог слегка потеребил рукой свой нервный непредсказуемый худосочный и при этом весьма высокомерный ленинградский пенис, остался недоволен его всегдашней какой-то породистой леностью и склонностью к саботажу (этот пенис считал совокупление скучной, однообразной — туда-сюда — холопской болтанкой — не царское, мол, дело) — Валерий Кириллович готов был надавать тумаков этому коллаборационисту и фанфарону, он и сделал с досадой несколько ударов-шлепков, после чего пенис бывшего зав. кафедрой и впрямь слегка ожил, повертел, если так можно выразиться, головой и застыл в ожидании дальнейших событий.
Но дальнейшие события были столь необычны, что не понадобились ни сила воли Валерия Кирилловича, ни его клятва очень стараться ради работодателя, ни даже сам сомнительный пенис его не понадобился ему.
Потому что лежавшая в кровати с балдахином черная Мадонна, увидев постельничего и сказав по-русски: «Наконец-то», вынула откуда-то сбоку плоский, ко довольно большой ящичек, протянула ему и затащила его, постельничего, к себе под одеяло. Первое, что отметил про себя Валерий Кириллович, это как из-под белоснежной шелковой простыни выглядывала шоколадная коленка его наложницы. Ему хотелось немедленно поцеловать ее или даже, точнее, провести кончиком пальца по коленке и лизнуть его замазавшийся сладко-горький налет. Но он счел неблагоразумным такое поведение. Поэтому он настроился на то, чтобы любоваться, просто по-ленинградски платонически любоваться чуждой русскому глазу, раритетной, а потому вожделенной красотой. И он открыто, во все глаза любовался темнокожим лицом в ореоле туго завязанных косичек и кипящих кружев маленьких подголовных подушечек.
Прежде чем что-либо предпринять действенное, Валерий Кириллович ощутил, что ему дают понять, что ящичек следует, по меньшей мере, открыть. Слегка выдвинув его за край одеяла, постельничий взял ящичек, похожий на старинные наборы дуэльных пистолетов. И, сдвинув замочек, открыл.
То, что предстало взору бывшего ленинградского филолога, наводило в этой ситуации на непредставимые соображения. Это был ящичек с сырыми огурцами разных размеров, конфигураций, сортов, оттенков зеленого цвета и степени вегетативной зрелости. Они были расфасованы внутри упаковки в гнездышках наподобие торцовых ключей в полостях набора автоинструмента.
— Извращение, — подумал Виталий Кириллович и потрогал рукой огурцы из первого ряда. Рука его словно прошлась по клавишам с гладкоокругленными поверхностями, а также с поверхностями остро-пупырчатыми, слабо (округленно) шершавыми, грубо (жестко) и умягченно ворсистыми и т. д.
— Добрый вечер, месье, — сказала красавица по-русски, — меня зовут Николь. Второй ряд. Третий отсек слева. Его зовут Шарль, но я дарю ему ваше имя. Как вас зовут?
— Валерий… Кириллович.
— Ну, значит, Валери. Если есть вопросы, спрашивайте сейчас. Я могу вскоре впасть в транс. Не вздумайте бежать рыться в домашней аптечке. Это желанное состояние высшего блаженства, плод сложных физических и аутогенных усилий, а у вас в стране некоторые пугаются этого и вызывают в панике медицинскую неотложную помощь.
Постельничий улыбнулся, мысленно повторил про себя код: второй ряд, третий слева… Шарль… это что ж — Азнавур? Аналоги тут их, что ли? Или это просто любовная игра?
— Николь?..
— Да?..
— А тут только французы?
Она засмеялась, не открывая рта.
— Это чисто лингвистическая причуда. Когда я учила французский язык. Теперь там будут все русские. Были одни англичане. О, Арчибальд! — Она на минуту умолкла, видимо, отдавшись каким-то неведомым филологу чувствам. — Дело в том, что мне нельзя беременеть. Кроме того, это английское изобретение не лишено изощренного удовольствия. Итак, вопросов больше нет?
— Нет.
— Сейчас полежим немножко просто так. Хорошо?
— Как скажешь.
— А он правда уехал за границу?
— Говорят, в Баден-Баден или что-нибудь в этом роде.
— Я бы от него забеременела сразу семерней. Я это сразу почувствовала, когда он пощекотал меня бугром Венеры. Уже через две секунды я чуть было не была в отключке.
— Послушай, откуда ты так хорошо говоришь по-русски?
— Я славистка, училась три года в Сорбонне, здесь, в Москве, — в аспирантуре.
— Понятно. Скажи, а я правильно произношу: «Frisson inconnu»?[6]
— Frisson inconnu? — она засмеялась. — Это очень интересное выражение. Из арсенала эмоциональных шедевров. Чувства-изыски. Именно «неведомый» — inconnu… А почему ты его вспомнил?
— Это то, что ты мне внушаешь.
И тут она засмеялась — в открытую — так, будто опытный восточный ювелир одним ловким броском ровно высыпал нить жемчуга на черный бархат прилавка.
Николь сползла немного вниз и скрылась с головой под одеялом, шепча: «Валери, Валери…» Потом умолкла. Несколько секунд там, под одеялом, зрела бездвижная затаившаяся тишина. И вдруг со скоростью, неуловимой для человеческого глаза, там стали происходить импульсивные движения. И — о! — этот стон, исторгнутый исступлением ублаженной опустошенной плоти… Стон почему-то нарастал по тембру и усиливался, так что постельничий, честно говоря, испугался и почему-то, как заклинание, произнес: «Арчибальд!» Потом: «Шарль!» Он надеялся этими словами остановить развивавшийся экстаз, больше похожий на нестерпимые болевые ощущения. Но Николь была по ту сторону внушения. Плотная пупырчатая емкость ласкала каждую неровность ее уже увлажненного внутреннего свода, каждый уступчик обтекала, каждую террасочку перескакивала, вызывая в ней горячий, моментально вскипавший ток ответной благодарности.
— Не уходи. Пусть будет там, — прошептала она, не открывая глаз.
