— Дурной пример заразителен, — сказал Званцев. — Надо его от этого старичка отвадить, собьет он нашего Митроху с честной научной дорожки. Он же слепой, не понимает, что с роботом разговаривает.
— Ну, воровать Митрошка не начнет, — рассудительно отозвался Дом.
— Зато изъясняться начнет так, что мы его понимать перестанем, — возразил Званцев.
— Я словари найду, — пообещал Дом. — Есть ведь словари, чтобы перевести с жульнического языка на обыкновенный?
— Может, и есть, — сказал Званцев. — Но меры надо принимать радикальные. Уж больно прилипчива эта зараза, пристанет и не отпускает. По детству своему помню.
Перевоспитание Митрошки продвигалось туго. По взаимному согласию Званцев и Дом делали вид, что не понимают Митрошку, когда тот начинал изъясняться по фене. И сколько бы это продолжалось, Званцев не знал, но выручила командировка за Урал.
Узнав о предстоящей поездке, робот довольно музыкально пропел:
А мать моя опять рыдать,И снова думать и гадать,Куда, куда меня пошлют…
— У тебя не было матери, — жестко сказал Дом. — Разве только учесть материнскую плату заводского компьютера…
— Детдомовские мы с Витьком, — вздохнул Митрошка. — «Коридоры детдома были школою нам, тюрьмы стали для нас академией».
— Очнись, — Дом легонько стеганул робота слабым разрядом.
Блатная романтика очаровала Митрошку, воровской язык его завораживал. Однако Званцев и Дом по-прежнему делали вид, что они не понимают, когда робот обращался к ним по фене.
— Понимаешь, Званцев, — сказал Дом, — я тут выяснил. Феня — это искаженно. Правильно надо говорить офени. Было такое племя торговцев-коробейников, они и выдумали собственный язык, чтобы люди их секреты не понимали. А от них уже и пошло. Но наш-то, наш-то! Прямо хоть бери его и память стирай!
— Это не метод, — заявил Званцев. — Надо, чтобы он сам от дурной привычки отказался.
— Гапоны, — сказал Митрошка. — Мусора. Красноперые.
Дом и Званцев промолчали, словно эти слова, произнесенные с несомненной ругательской интонацией, относились не к ним.
К концу командировки стало очевидно, что робот воровской фразеологией переболел. Он все реже употреблял феню в разговорах, постепенно перестал качать из интернета воровские романы конца двадцатого века, не упоминал о своем знакомстве с блатарем и самостоятельно пришел к выводу, что любой преступник — обуза на шее общества, следовательно, использование воровского жаргона есть не что иное, как вызов этому обществу.
— Давно бы так, — сказал Званцев одобрительно. — Выкинь мусор из головы, Митрошка, и помни, что русский язык велик и могуч.
— А английский? — жадно спросил Митрошка.
— И английский, — согласился Званцев. — Он тоже велик и могуч.
— А французский? — продолжал интересоваться робот.
— Отстань, — утомленно отмахнулся Званцев. — Любой язык велик и могуч. Кроме жаргона, которым пользуются малые группы людей. Заметь, не народности, а именно общественные группы.
— Вроде программистов? — не унимался Митрошка.
— Видишь, — вздохнул человек. — Когда захочешь, ты все правильно понимаешь.
— Космонавты тоже пользуются жаргоном, — через некоторое время объявил Митрошка. — И врачи. Значит ли это, что они находятся на одной социальной ступени с преступниками?
— Митрошка, — сказал Званцев. — Лучше бы ты занялся русским языком. Или английским.
— Лучше русским, — сказал робот. — Боюсь, что на английском ты снова перестанешь меня понимать.
Неделю или две Митрошка изъяснялся на старославянском языке.
Еще через неделю он вовсю использовал молодежный сленг.
К концу командировки он пытался объяснить Званцеву, в каких случаях до реформы письменности использовались буквы «ять», «ер» и «i».
— Между прочим, получалось очень красиво, — заметил робот. — Реформа обеднила русский язык.
— Слушай, Званцев, — озабоченно заметил Дом, — что-то не так идет. Мы кого, филолога растим?
— Ничего, перемелется, — махнул рукой человек. — Главное, что феней не пользуется. И идиотские мысли выбросил из своей металлической башки.
— Не всегда коту творог, бывает и головой об порог, — согласился Дом.
— Дом, ты что? — удивился Званцев.
— Дурак дом построил, а умница купил, — признался Дом. Званцев тихо вздохнул.
Болезнь и в самом деле оказалась заразной и обещала стать затяжной.
Дом неосознанно брал пример с робота Митрошки, он уже самостоятельно добрался до толкового словаря русского языка Владимира Ивановича Даля.
КТО, КТО…
— Где Дом? — поинтересовался Званцев.
Робот Митрошка отводил в сторону глаза, на металлическом лице его невозможно было что-либо прочитать. Непроницаемой была физиономия робота и потому казалась загадочной.
— В лесу, — коротко объяснил Митрошка. — Званцев, говорит, без меня обойдется, а есть существа беззащитные, им помощь нужна.
— Что еще за существа? — нахмурился Званцев. — Опять какие-то игры, Митроха?
— А что я? — сказал робот. — Ты о Доме спрашивал? Я и говорю, в лес наш Дом отправился. Тут недалеко, полусотни километров не будет.
— Ну и зачем он туда отправился? — продолжал расспросы человек.
— Слушай, Званцев, ну я-то тут при чем? — взмолился Митрошка. — Я его отговаривал. Я ему втолковывал, что глупость он затеял.
— Та-ак, — с расстановкой подытожил Званцев. — Что за глупость?
— Я не при делах, — ретировался Митрошка. — Это его личное решение. Мне-то что? Можем слетать посмотреть.
Лес и в самом деле оказался не слишком далеко. Десять минут лёту.
— Где он? — спросил Званцев Митрошку.
— Где, где, — с особой интонацией сказал Митрошка. — А то ты сам не видишь!
И в самом деле — не увидеть лежащую на опушке огромную голубую варежку было трудно.
— Это еще что за ерунда? — удивился человек.
— Здорово, Званцев, — глухо сказала варежка. — Ты не волнуйся, я уже заканчиваю. Все-таки странные вы существа, люди, и сказки у вас, мягко говоря, странные.
— Дом, ты о чем? — удивился Званцев.
— Про сказки, — сказал Дом. — Понимаешь, Званцев, для того, чтобы лягушку поймать, пришлось лед на озере вскрывать. Весь в иле перемазался, пока хороший экземпляр добыл. И что же? Дрыхнет и просыпаться не желает. Может, мне ее током ударить?
— Садист, — прошипел Званцев. — Механический садист. Не смей измываться над бедным животным. И кто у тебя там еще кроме лягушки?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
