— Муза осенила меня, — сказал Кэмпион. — Я только что сочинил себе надгробную эпитафию, которую завещаю вам написать на моей могиле. Никаких вульгарных античных стихов! А теперь слушайте внимательно, потому что мне будет неприятно, если вы напутаете.
Он говорил с такой серьезностью, что турок даже развеселился. Но его рука по-прежнему держала шприц, направленный на Кэмпиона.
— Минимум текста, — сказал Кэмпион. — Только это: «Здесь лежу я, бедный Алберт Кэмпион». — Он читал, отбивая ритм ладонью по столу: «Смерть была ужасной, но Жизнь — прекрасной!»
На последнем слове, когда голос его поднялся до высоких нот, он резко смахнул со стола фонарь и наклонил голову. В ту же секунду что-то горячее разлилось по его плечу, он ощутил, как кислота прожгла одежду, въедалась в тело. Домик погрузился в темноту, так как фонарь разбился и погас.
Кэмпион пополз к люку. Это была его единственная надежда. Боль в плече нарастала, он боялся потерять сознание. Нащупав люк ногой, он перекатился туда, но Барбер успел выстрелить. Вспышка разрезала темноту. Пуля вошла в тело.
Турок услышал сдавленный стон, когда Кэмпион упал на землю. Не зная о люке, он стрелял снова и снова. Он не боялся вызвать тревогу и мог свободно расправиться со своей жертвой.
Все еще держа револьвер наготове, Барбер достал коробок спичек и зажег одну, она тут же потухла из-за сквозняка. Тогда он наклонился и зажег спичку под скамьей. На этот раз пламя продержалось дольше, и он увидел, что Кэмпион лежал внизу на траве. Его очки упали, глаза были закрыты. Какое-то мгновенье турок колебался: ведь он выстрелил пять раз. В револьвере остался один патрон. Единственный способ убедиться, умер ли Кэмпион, — это спуститься к нему.
Когда он нагнулся, чтобы посмотреть вниз, маленькая книга выпала из его кармана и упала на распростертую фигуру. Не решившись прыгнуть в люк, Барбер поднялся на ноги и пересек комнату. В дверях он остановился, нащупывая лестницу, и осторожно спустился.
Очутившись на траве, он попытался снова зажечь спичку, но из-за дождя ничего не получилось. Он вслепую пошел налево, инстинктивно выбирая кратчайший путь вокруг дома; сделал несколько шагов, низкая густая трава была у него под ногами. Неожиданное чувство опасности охватило его, и он попытался отступить назад, но поскользнулся и упал в грязь, ту самую мягкую грязь, которую так боялся Джайлс. До конца не осознавая опасности, турок пока еще боялся только того, что возникнут сложности с алиби, так как теперь его одежда будет мокрой и грязной.
Грязь вокруг него чавкала и разговаривала на своем языке. Дождь продолжался. Он был один между небом и землей.
Барбер снова попытался выбраться и вдруг почувствовал, что трясина затянула его по пояс. Он изо всех сил колотил руками, но еще глубже проваливался в топкую грязь. Она уже достигла его плеч, и тут он громко закричал, зовя Кэмпиона, пока не понял, что крики могут услышать в деревне.
Он проваливался все глубже: через минуту грязь достигла подбородка. Он больше не осмеливался кричать, так как каждое усилие тянуло его вниз.
В какой-то момент его ноги коснулись чего-то твердого. Он сжался, надежда возвращалась к нему. Но дышать было очень трудно. Грязь как бы спрессовала, расплющила его грудную клетку. И все же надежда вернулась, его охватило дикое желание жить. Теперь было уже неважно, что ждет впереди.
Дождь прекратился. Высоко над головой облака разошлись, стало светлее. Он смотрел прямо перед собой. Глаза вылезали из орбит, лицо исказилось, рот хватал воздух. Менее чем в футе он увидел белую линию, неровную, более ужасную, чем трясина, — прилив.
Он смотрел на нее. Все, что было живо в нем, сконцентрировалось против этого последнего и самого ужасного врага, мозг отказывался осознавать его бессилие… Вдруг волна отхлынула назад, но только с тем, чтобы снова вернуться и оказаться еще ближе, в дюйме от его лица. Его вопль вспугнул диких птиц, повторился эхом в молчаливых комнатах Мэйнор Хауза, на солончаках и замер в тишине раннего утра.
Волна снова отошла и опять вернулась, пенясь и смеясь, лаская его лицо…
28. Эпилог
— Два зуба? — сказал инспектор Скотленд-Ярда с возмущением. — У него семь! Три внизу и четыре наверху. Мы с Мэри сходим по нему с ума! Ты зайдешь к нам взглянуть на него, когда поправишься?
Он сидел перед камином в квартире на Ботл Стрит.
— Непременно зайду. На следующей неделе. Я уже в порядке, — Кэмпиона почти не было видно в глубине огромного кресла. Только когда вспыхивал огонь в камине, собеседник мог видеть его лицо. Оно все еще было изможденным после долгой болезни. Пуля Али Барбера проникла в легкое, выздоровление шло медленно. Но его природная жизнерадостность возвращалась, и глаза за очками были живыми и лукавыми.
Его собеседник улыбнулся.
— Тебе чертовски повезло, что ты отделался только этой раной. Тебе всегда везло!
— Ты мне лучше скажи, как там дело Датчета? — спросил Кэмпион.
— Я как раз хотел рассказать тебе… Он раскололся на суде. Думаю, что аппеляции не будет. Он получил максимум. У нас были все свидетели по Мэплстон Холлу. Не было необходимости возбуждать еще одно дело.
Кэмпион взглянул на него:
— Ты имеешь в виду Свизина Каша?
Инспектор кивнул.
— Если хочешь, послушай — это интересно. У старика была своя тайна. Ты никогда не догадаешься! Он не был священником.
Кэмпион уставился на него.
— Он не был священником? — переспросил он. — Этого не может быть, Станис!
— Нет, это правда. История самозванства пятидесятилетней давности. Их было два брата — Свизин Каш и Велвин Каш, слишком бедные, чтобы обоим получить образование. Внезапно один из братьев — Свизин — умирает от сердечного приступа. Жили они вместе, снимая комнату в Кенгсингтоне. Умерший только что получил свой первый приход в Норфолке. Оставшийся в живых брат дружил с дочкой хозяина дома, и, я думаю, именно она подала ему эту мысль. Умершего похоронили под его именем, а Велвин взял имя Свизина Каша, уехал в деревню и начал работать. Братья были погодками и очень похожи. Никто не усомнился в личности священника ни на минуту! Прошли годы. Пять или шесть лет спустя его назначили в Мистери Майл, и его жизнь там вам известна лучше, чем мне. Чем старше он становился, тем безопаснее чувствовал себя. Единственным человеком, знавшим его тайну, была та хозяйская дочка. Она умерла примерно год тому назад. Ее звали Агги Саундерс. Время от времени в своих длинных подробных письмах она напоминала Кашу о том, что он в ее власти. В ответ он умолял ее не писать ничего компрометирующего. Когда она почувствовала, что жизнь ее подходит к концу, то собрала все его письма и отправила ему. К несчастью, это выпало на первую неделю работы Кейтла почтмейстером в Мистери Майл. Кейтл, конечно, ухватился за эти письма и передал их Датчету. С этого момента бедный старик не знал ни минуты покоя. Как тебе эта история?
Кэмпион, казалось, потерял дар речи от изумления.
— Боже мой! — только и мог повторять он. — Боже мой!
— Шантаж — едва ли не худшее из всех преступлений, — сказал Станислаус. — Я рад, что Датчет получил то, что заслужил.
Кэмпион сидел, глубоко задумавшись. В его памяти всплыли слова из письма Свизина Каша: «В случае серьезных неприятностей… пошлите Аларику Ватсу… который знает, что делать». Вот о каких неприятностях писал и чего боялся старик!
— Конечно, — продолжал инспектор, — власти могут передать дело Церкви. Но теперь это не имеет никакого значения, а для него это было очень важно.
Кэмпион ничего не ответил. Он больше, чем кто-либо понимал, насколько серьезно это было для Свизина Каша, так уважаемого и любимого своей паствой.
— Я думаю, ты доволен? Если не считать твоей раны и смерти священника, ты ведь не жалеешь, что все это случилось? Если бы ты не привез старого Лобетта и его детей в Мистери Майл, многого бы не произошло.
Они поболтали еще некоторое время, и гость ушел. Кэмпион полулежал в своем кресле и думал о трагической истории Свизина Каша.
— Лучший из всех священников и в то же время старый обманщик, спаси его Бог! — пробормотал он.
Через некоторое время он достал из кармана халата конверт и вынул листок бумаги. Почерк у Бидди был не из лучших, она писала, как малолетняя школьница. Он медленно перечитал письмо:
«Дома
Воскресенье.
Мой дорогой Алберт!
Лаг сказал мне, что тебе разрешают выходить. Мы приедем к тебе в пятницу. Мистери Майл прекрасна сейчас — листья стали желтыми и красными, а яблоки ждут, когда их снимут. Груша, которую посадил Сант Свизин, дала плоды в этом году. Когда ты приедешь, они будут уже съедобны.
Новый священник очень милый. Четверо детей и прелестная жена. До „великого события“ остался только месяц. Изабель собирается надеть короткое платье, а я — длинное. Это будет настоящая деревенская свадьба. Джордж и Энри выступят в качестве свидетелей.
