Конец наступил через два или три часа: воздух просто перестал поступать в распухшее горло, и попытка Элени сделать очередной вдох оказалась тщетной.
В такой ситуации самое лучшее, что мог сказать врач охваченным скорбью родным, было «Ваш любимый человек умер мирно». Это была неправда, которую Лапакис произносил много раз и которую ему предстояло выговорить еще не однажды. Он торопливо вышел из больницы: к приезду Гиоргиса ему хотелось быть на берегу.
В море между островом и Плакой уже покачивалась на высоких мартовских волнах лодка Гиоргиса. Пожилого рыбака удивило, что доктор Лапакис уже дожидается его: обычно ему приходилось ждать своего пассажира. Потом он обратил внимание на то, что доктор Лапакис держится как-то необычно, и занервничал.
– Вы не спешите? Давайте немного побудем здесь, – предложил Лапакис, понимая, что ему следует сообщить печальную новость прямо сейчас, чтобы дать Гиоргису возможность хоть немного прийти в себя перед встречей с дочерьми.
Он протянул руку, помогая Гиоргису выйти на берег, после чего сложил руки на груди и опустил взгляд. Носком туфли он нервно подбивал камешек на земле.
Еще до того как доктор заговорил снова, Гиоргис понял, что его надеждам не суждено было сбыться.
Они присели на низенький каменный парапет вокруг группы сосен и стали смотреть в море.
– Она умерла, – тихо произнес Гиоргис.
Он догадался о том, что произошло, не только по теням, которые легли на лицо Лапакиса под конец трудного, исполненного печали дня: сердце подсказало ему, что Элени больше нет на острове.
– Мне очень жаль, – ответил доктор. – Мы ничего не могли сделать. Она умерла мирно.
Он обнял Гиоргиса за плечи, а тот, опустив голову, заплакал горькими слезами, которые капали на его забрызганные сапоги и пыльную землю.
Мужчины сидели так долго, почти час. К семи часам небо начало темнеть, воздух стал свежим и прохладным, а слезы Гиоргиса иссякли. Теперь он ощущал только опустошение и странное облегчение, которое снисходит на скорбящих, когда первые, самые большие волны горя уходят.
– Наверное, девочки уже беспокоятся, что меня нет, – сказал он. – Нам надо возвращаться.
Они уселись в лодку и сквозь сгущающуюся тьму поплыли навстречу огонькам Плаки. По пути Гиоргис признался Лапакису, что скрывал от дочерей, насколько тяжелым было состояние Элени.
– Вы поступили абсолютно правильно, – поддержал его доктор. – Еще месяц назад я верил, что она может победить в битве с болезнью. Надеяться никогда не поздно.
Гиоргис пришел домой намного позже, чем обычно, и дочери действительно заметно волновались из-за его отсутствия. В ту же секунду, как он вошел в дом, они поняли, что случилось нечто ужасное.
– Что-то с мамой, да? – с ходу спросила Анна.
Лицо Гиоргиса исказилось гримасой боли, и он схватился за спинку стула. Мария подошла и положила руки ему на плечи.
– Садись, отец, – сказала она. – Расскажи, что произошло.
Гиоргис сел за стол и попытался успокоиться. Прежде, чем он заговорил, прошла пара минут.
– Ваша мама… умерла…
Последнее слово он едва смог вытолкнуть из горла.
– Умерла! – вскрикнула Анна. – А мы даже не знали, что она умирает!
Старшая из дочерей Элени никогда не признавалась даже самой себе, что болезнь матери может иметь лишь одно, неизбежное последствие. Решение Гиоргиса не рассказывать девочкам, как быстро ухудшается состояние Элени, привело к тому, что ее смерть стала для них громом среди ясного неба. Им вдруг показалось, что мать умерла дважды, и горе, которое они испытали пять лет назад, вернулось вновь, еще более сильное, чем прежде. Анна стала старше и несколько мудрее, чем была, но ее первой реакцией был гнев на отца за то, что тот никак не предупредил их о приближающейся катастрофе.
В течение пяти лет девочки представляли себе мать по фотографии Гиоргиса и Элени, висевшей на стене над печью. У них остались лишь общие воспоминания об Элени, о материнской доброте и устоявшемся порядке, когда все идет своим чередом. О том, какова Элени на самом деле, они давно забыли, в их головах теперь жил ее идеализированный образ в народном костюме: в длинной пышной юбке, узком переднике и роскошной салтамарке, вышитой блузке с рукавами, разрезанными до локтя. На фотографии у Элени была улыбка на лице и длинные темные волосы, заплетенные в косу и обернутые вокруг головы, – словом, типичная красавица с острова Крит, навеки запечатленная в расцвете своей красоты. Необратимость материнской смерти девочкам только предстояло постичь. Они всегда лелеяли в душе надежду, что она вернется, и по мере того как разговоры о лекарстве от лепры становились все более настойчивыми, эта надежда крепла. А теперь такой вот поворот…
Рыдания Анны, доносившиеся из комнаты на втором этаже, были слышны даже на центральной площади деревни. Горе Марии проявлялось не так заметно. Глядя на отца, она видела перед собой человека, физически раздавленного бедой: смерть Элени не только положила конец всем его надеждам и ожиданиям, но и лишила его единственного настоящего друга. Когда Элени вынуждена была перебраться на Спиналонгу, жизнь Гиоргиса пошла наперекосяк, теперь же она окончательно развалилась.
– Она умерла мирно, – сказал он Марии за ужином.
Они сидели за столом вдвоем: Анне тоже поставили тарелку, но уговорить ее спуститься вниз, а тем более поесть, так и не удалось.
Все трое были абсолютно не готовы к последствиям, которые принесла с собой смерть Элени. Необычное «треугольное» построение их семьи должно было стать временным, но это была всего лишь их надежда…
Сорок дней в передней комнате горела лампада, а все двери и окна в доме были закрыты в знак уважения к усопшей. Элени была похоронена на Спиналонге, под одной из бетонных плит, из которых состояло поселковое кладбище, но еще долго в память о ней горела одинокая свеча, установленная в церкви Девы Марии, что стояла на самом краю деревни, так близко к морю, что в шторм волны бились о фундамент строения.
Но прошло несколько месяцев, и Мария с Анной выбрались из темной пропасти горя. На какое-то время их личная трагедия наложилась на бурные события, происходящие в мире, но когда они сбросили кокон скорби, то оказалось, что жизнь продолжается.
В апреле был дерзко похищен генерал Крейпе, командующий немецкими войсками на Крите, и напряжение, витавшее в воздухе острова, усилилось. Крейпе попал в засаду, с помощью местных партизан устроенную отрядом союзников, переодетых в немецкую форму, и, несмотря на активные поиски, был тайно переправлен из Ираклиона на высокогорную базу поблизости от южного побережья Крита. Оттуда генерала вывезли в Египет. Таким образом, он стал наиболее ценным военнопленным, захваченным союзниками за время войны. Многие критяне боялись, что неизбежные карательные акции будут проведены с еще большей жестокостью, чем обычно, однако немцы однозначно давали понять, что эти акции прошли бы в любом случае. Пожалуй, пик жестокости пришелся на май. Возвращаясь из Неаполи, Вангелис Лидаки увидел по пути несколько сожженных деревень.
– Их просто стерли с лица земли! – восклицал он в баре. – Там не осталось ни одного здания!
Когда односельчане выслушали его рассказ о столбах дыма, которые до сих пор поднимались с пепелищ деревень, когда-то стоявших к югу от гор Ласитхи, они еще долго не могли прийти в себя от гнева.
Несколько дней спустя Антонис, на минутку заглянувший в родной дом, чтобы сообщить родителям, что еще жив, принес газету, которую издавали на Крите немцы. Как обычно, тон статьи был угрожающим.
«Деревни Маргарикари, Локрия, Камарес и Сактурия, а также некоторые другие населенные пункты нома Ираклио были стерты с лица земли, а их жители соответствующим образом наказаны.
Эти деревни давали приют коммунистическим бандам, и все их население было признано нами виновным в недонесении.
При поддержке местных жителей бандиты свободно перемещались по окрестностям Сактурии, получая от них кров и пищу. В Маргарикари бандит Петрак Георгис открыто праздновал Пасху вместе с местными жителями.
Жители Крита, мы призываем вас осознать, кто является вашим истинным врагом, и защищать себя от тех, кто может превратить вас в жертвы карательных мер. Мы всегда предупреждали об опасности, которой вы подвергаетесь, сотрудничая с британцами, и чаша нашего терпения переполнилась. Немецкий меч опустится на головы всех тех, кто связан с бандитами и британцами».
Газету передавали из рук в руки до тех пор, пока она не была зачитана до дыр, но и эта статья не ослабила решимости жителей Плаки.
– Все это лишь показывает, что немцы впадают в отчаяние, – заявил Лидаки.
– Да, но мы тоже в ужасном положении, – возразила его жена. – Что с нами будет? Если мы перестанем помогать партизанам, то сможем спокойно спать по ночам.
