— Обязательно, — сказал Хью Экстон. — К приезду тебя будет ждать ужин.
— Джон, само собой, ты на сей раз не возвратишься в Нью-Йорк? — спросил Маллиган.
Галт бросил на него взгляд и ответил ровным голосом:
— Я еще не решил.
Ей бросилось в глаза, как резко подались вперед и удивленно уставились на него Франциско и Маллиган, в то время как Хью Экстон медленно повернул к нему лицо: казалось, Экстон не удивился.
— Уж не намереваешься ли ты еще год повариться в этом аду? — воскликнул Маллиган.
— Намереваюсь.
— Но, ради Бога, Джон, зачем?
— Я вам скажу, когда решу.
Но у нас не осталось там никаких дел. Мы заполучи ли всех, кого знали или могли знать. Наш список исчерпан, за исключением Хэнка Реардэна, и он будет наш до конца года, как и мисс Таггарт, если пожелает. Так что все, твоя задача выполнена. Там нечего ждать, кроме финальной катастрофы, когда крыша обрушится на головы жильцов.
— Я это знаю.
— Джон, я не хотел бы, чтобы она рухнула на голову тебе.
— Я никогда не давал повода волноваться из-за меня.
— Но осознаешь ли ты, на какой они стадии? Только шаг отделяет их от вспышки открытого насилия, да, черт возьми, они уже давно сделали этот шаг и давно о нем объявили! Очень скоро до них дойдет весь смысл того, что они натворили, — бабахнет им прямо в морду! Начнутся повсеместная кровавая резня, неприкрытое, слепое насилие, грубый произвол всех против всех, всеобщее безумие, бьющее всех без разбору. Мне не хотелось бы, чтобы ты оказался в гуще этой свары.
— Я сумею позаботиться о себе.
— Джон, нет оснований рисковать, — вставил Франциско.
— Какой риск?
— Бандиты обеспокоены из-за тех, кто исчез. Они что-то подозревают. Кто-кто, а ты не должен там дольше оставаться. Всегда есть риск, что они раскроют, кто ты и чем занимаешься.
— Риск есть, но он невелик.
— Нет смысла испытывать судьбу. Там не осталось ничего, с чем бы не справились Рагнар и я.
Хью Экстон молча наблюдал за ними, откинувшись на спинку кресла; на лице у него не было ни опасения, ни улыбки, только внимание, с каким человек следит за ходом спора, который для него уже решен и понятен.
— Если я туда отправлюсь, — сказал Галт, — то не ради нашего дела, а чтобы получить от мира нечто для себя самого, поскольку задачи нашего общего дела уже выполнены. Я ничего не взял от мира и ничего от него не хотел. Но есть одно, что еще там удерживается, что принадлежит мне, что я им не оставлю. Нет, я не нарушу свою клятву, я не буду иметь дело с бандитами. Там я ни для кого не ценен и никому не собираюсь помогать — ни бандитам, ни тем, кто нейтрален, ни штрейкбрехерам. Если я туда отправлюсь, то лишь ради себя. Не думаю, что моей жизни что-то угрожает, но если и угрожает, теперь я волен рисковать ею.
Он не смотрел на Дэгни, но ей пришлось отвернуться и прижаться лицом и ладонями к окну, потому что у нее дрожали руки.
— Но, Джон! — воскликнул Маллиган, обводя руками долину, — вдруг с тобой что-то случится, что мы будем… — Он резко оборвал себя и виновато замолк.
Галт усмехнулся:
— Что ты собирался сказать?
Маллиган, уклоняясь, жестом отказа махнул рукой.
— Не собирался ли ты сказать, что если со мной что — нибудь случится, то я умру как величайший в мире неудачник?
— Ладно, — виновато произнес Маллиган, — ничего не буду говорить. Не буду говорить, что мы без тебя не обойдемся. Обойдемся. Не буду упрашивать тебя остаться ради нас — вот уж не думал, что когда-нибудь меня потянет упрашивать, но, Бог ты мой, до чего же велико искушение! Почти понимаю, почему людей тянет просить. Понимаю, что, какие бы ты ни ставил цели, если ты хочешь подвергнуть свою жизнь опасности, это твое право, но я вот о чем не могу не думать: ведь это такая ценная жизнь, Джон. Галт улыбнулся:
— Знаю, знаю. Вот почему я не думаю, что есть какой-то риск… Я надеюсь победить.
Теперь молчал Франциско, он пристально следил за Галтом, недоуменно нахмурясь, словно, еще не найдя ответа, внезапно осознал смысл вопроса.
— Послушай, Джон, — сказал Маллиган, — поскольку ты еще не решил, поедешь или нет… Ты ведь еще не решил, правильно?
— Нет, не решил.
Поскольку ты еще не решил, позволь мне кое о чем тебе напомнить, просто чтобы подумать.
— Пожалуйста.
— Я боюсь случайных опасностей в распадающемся мире. Опасно, когда сложное оборудование и машины попадают в руки ослепленных страхом, обезумевших трусов и недоумков. Подумай только об их железных дорогах. Всякий раз, садясь в поезд, ты будешь подвергать себя риску попасть в ужасную катастрофу, вроде той, что случилась в тоннеле близ Уинстона. И таких катастроф будет все больше, их частота будет возрастать, наступит время, когда не пройдет и дня без крупной аварии.
— Я знаю.
— Но то же будет происходить в промышленности, везде, где используются машины — машины, которыми они рассчитывали заменить разум. Авиакатастрофы, взрывы цистерн, прорывы раскаленного металла в домнах, короткое замыкание в электросетях высокого напряжения, проседание почвы под зданиями, плавуны в метро — ничто их не минует. Механизмы, которые обезопасили их жизнь, станут для них источником опасности.
— Я знаю.
— Я знаю, что знаешь, но все ли ты обдумал в деталях? Представил ли ты себе все мыслимые картины? Я хочу, что бы ты представил себе крушение мира, в который вступаешь, а потом решил, может ли что-либо оправдать твое появление там. Ты понимаешь, что больше всего пострадают города. Города созданы железными дорогами, и они погибнут вместе с ними.
— Верно.
— Когда встанет железная дорога, в Нью-Йорке через пару дней начнется голод. Запас продовольствия в городе на два дня. Его кормит континент, раскинувшийся на три тысячи миль. Как они смогут доставить в Нью-Йорк продукты? Указами и воловьими упряжками? Но сначала, до того как это произойдет, они пройдут все стадии агонии — дефицит, разруху, голодные бунты, волны насилия в океане опустошения.
— Так и будет.
— Остановятся фабрики, остынут печи, замрут радио станции. Погаснет электричество.
— Так и будет.
— Они потеряют сначала самолеты, потом автомобили и, наконец, лошадей.
— Так и будет.
— Континент держится благодаря тонким нитям дорог. Сначала один поезд в день, потом один поезд в неделю, потом рухнет мост Таггарта, и тогда…
— Нет, этого не будет! — Это сказала Дэгни, и все разом обернулись к ней. Лицо ее побледнело, но было более спокойным, чем тогда, когда она отвечала на их вопросы.
Галт медленно поднялся и склонил голову, словно принимая приговор.
— Вы приняли решение, — сказал он.
— Да, приняла.
— Дэгни, — сказал Хью Экстон, — мне жаль. — Говорил он тихо, с усилием, слова, казалось, с трудом заполняли молчание комнаты. — Хотел бы я, чтобы этого не случи лось. Я предпочел бы все что угодно, кроме одного: видеть, как вы остались здесь потому, что вашим убеждениям не хватило смелости.
Она стояла в простой и искренней позе: руки опущены вдоль тела, ладони повернуты вперед. Она сказала, обращаясь ко всем, максимально спокойным тоном, так как не могла позволить себе поддаться эмоциям:
— Хочу, чтобы вы знали: если бы было возможно, я хотела бы остаться в этой долине еще на месяц и умереть. Так сильно во мне желание остаться. Но я выбрала жизнь и не могу дезертировать с поля битвы, которую веду.
— Конечно, — с уважением сказал Маллиган, — если вы все еще так считаете.
— Если вам угодно знать ту единственную причину, по которой я возвращаюсь, я скажу вам: я не могу заставить себя бросить на гибель все величие мира, все, что было моим и вашим, все, что создано нами и до сих пор по праву принадлежит нам, потому что я не в состоянии поверить в то, что люди могут отказаться видеть, что они могут оставаться слепыми и глухими и никогда не смогут понять нас и нашу правоту, от принятия которой зависит их жизнь. Они ведь все еще любят жизнь, это еще осталось в их извращенном сознании. До тех пор, пока люди хотят жить, я не могу потерпеть поражение.
— Но хотят ли они? — тихо спросил доктор Экстон. — Хотят ли они жить? Нет, не отвечайте мне сейчас. Понять и принять ответ на этот вопрос оказалось самым трудным делом для всех нас. Унесите этот вопрос с собой, как последний довод, нуждающийся в проверке.
— Вы покидаете нас, оставаясь нашим другом, — сказал Мидас Маллиган, — но мы будем сражаться против всех ваших действий, потому что знаем: вы ошибаетесь, но осуждать мы будем не вас.
— Вы вернетесь, — сказал Хью Экстон, — потому что ваша ошибка идет от незнания, это не нравственный изъян, не уступка злу, а последняя жертва, которую вы приносите своей добродетели. Мы будем ждать вас, Дэгни, и, когда вы вернетесь к нам, вы уже будете знать, что нет необходимости в конфликте желаний или в таком трагическом столкновении разных систем ценностей, которое вы так мужественно переносите.
