Старик кивком головы выразил свое согласие.
— Ему там, должно быть, очень неудобно, — сказал сын, на что последовал новый кивок головы. — Судя по его внешности, — продолжал Мордонт, — он принадлежит к лучшим слоям общества, и даже если бедняки хозяева приложат все усилия, чтобы обставить его как можно удобнее, в его теперешнем состоянии…
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — перебил его отец, — ты считаешь, что мы должны в какой-то мере помочь ему. Ну что ж, ступай к нему. Если у него нет денег, пусть назовет нужную сумму, и он получит ее, но поместить его у нас, войти с ним в какие-то сношения — нет, этого я и не могу, и не хочу! Я удалился на самые дальние из Британских островов затем, чтобы избежать новых друзей и новых лиц, и не допущу, чтобы кто-либо из них врывался ко мне со своим счастьем или со своим горем. Когда ты проживешь еще с десяток лет и лучше узнаешь мир, то прежние друзья оставят по себе такую память, что отобьют у тебя охоту заводить новых во все остающиеся дни твоей жизни. Ступай же, что ты стоишь? А он пусть уезжает из этих мест! Я не хочу видеть никого, кроме здешних простолюдинов: размеры и характер их мелких плутней мне хорошо известны, и с ними я могу примириться, как со злом, слишком ничтожным, чтобы вызывать возмущение. — С этими словами он бросил сыну кошелек и подал ему знак удалиться как можно скорее.
Мордонту не понадобилось много времени, чтобы дойти до селения. В мрачном жилище Нийла Роналдсона он застал незнакомца сидящим около тлеющего в очаге торфа на том самом сундуке, который пробудил столь алчные чувства в душе благочестивого коробейника Брайса Снейлсфута. Самого ранслара не было дома: он распределял со всей должной беспристрастностью выброшенные на берег вещи между жителями своей общины, разбирая жалобы, восстанавливая справедливость и выказывая себя при этом (хотя все дело с начала и до конца было сплошным беззаконием) мудрым и осторожным, входящим во все подробности судьей. Ибо в те времена, а быть может, и значительно позже, простолюдины Шетлендских островов придерживались того же мнения, что и варвары (при подобных же обстоятельствах), а именно, что все выброшенное к ним на берег становится их бесспорной собственностью.
Марджери Бимбистер, достойная супруга ранслара, была дома и представила Мордонта своему гостю следующим не слишком церемонным образом:
— Вот сын нашего тэксмена; может, вы хоть ему скажете свое имя, раз уж никак не хотите сказать его нам. Не будь он таким расторопным, вряд ли вам пришлось бы еще с кем-нибудь разговаривать на этом свете.
Незнакомец поднялся и пожал Мордонту руку со словами, что, видимо, ему он обязан спасением своей жизни и своего сундука.
— Остальное имущество, — прибавил он, — все равно что погибло в море, ибо здешние жители набросились на него, как черти на свою добычу.
— Не многого, значит, стоит ваше морское искусство, — вмешалась Марджери, — почему это вы не обошли сторонкой наш Самборо-Хэд? Не вышел же он сам собой вам навстречу…
— Оставь нас на одну минуту, любезная хозяюшка, — сказал Мордонт,
— мне нужно с глазу на глаз поговорить с джентльменом.
— Хорош, нечего сказать, джентльмен, — воскликнула, напирая на последнее слово, Марджери. — Правда, вид у него довольно приятный, ничего не скажешь, — добавила она, еще раз оглядев незнакомца, — а все ж таки сомнительно мне, что он настоящий джентльмен.
Мордонт тоже взглянул на него, но пришел к совершенно обратному выводу: то был стройный мужчина крепкого сложения и скорее высокого роста. Мордонт, правда, был мало знаком со светом, но ему показалось, что энергичное, загорелое, красивое лицо его нового знакомого говорило, что он побывал под различными широтами, а простое и открытое обращение обличало в нем моряка. На вопросы Мордонта о его самочувствии он отвечал весьма бодро и заявил, что стоит ему хорошо отдохнуть одну ночь — и последние следы пережитой катастрофы исчезнут; вместе с тем он с досадой говорил о жадности и любопытстве своих хозяев.
— Болтливая старуха, — сказал он, — целый день приставала ко мне, желая узнать название погибшего судна, как будто ей еще мало было той доли поживы, что она получила! Я был его главным владельцем, а они не оставили мне ничего, кроме носильных вещей. Но должно же быть в этой варварской стране какое-то должностное лицо, хотя бы мировой судья, способный выручить человека, попавшего в руки грабителей?
Мордонт назвал Магнуса Тройла, самого крупного землевладельца и в то же время фоуда, или местного окружного судью, как лицо, которое, очевидно, сумеет защитить права пострадавшего; юноша прибавил, что, к сожалению, сам он еще так молод, а отец его — всего лишь уединившийся на этих островах чужестранец, и поэтому они лишены возможности оказать незнакомцу покровительство, в котором он нуждается.
— Ну, что касается вас, так вы сделали для меня достаточно, — сказал моряк. — Эх, будь у меня под рукой хоть пять молодцов из тех сорока, что отправились кормить рыб, стал бы я, черт возьми, просить правосудия, да я просто совершил бы его сам!
— Сорок человек! — воскликнул Мордонт. — Много же у вас было народу для такого небольшого судна!
— Да и этого не хватало! У нас было десять бортовых орудий, не считая легких носовых пушек. Но во время плавания в морях Новой Испании мы лишились многих людей и вместе с тем загрузились товарами. Шесть пушек пришлось снять и использовать как балласт. Эх, была бы у меня достаточная команда, никогда не погибли бы мы так дьявольски глупо! Молодцы мои выбились из сил, работая помпами, и решили спустить шлюпки, оставив меня на судне выкручиваться, как я сам сумею. Но теперь мерзавцы получили по заслугам, и я могу милостиво простить их: шлюпки затопило, люди погибли, а я — здесь.
— Значит, вы прибыли на север из Вест-Индии? — спросил Мордонт.
— Да, да, судно называлось «Добрая надежда», это был капер из Бристоля. И везло же ему в морях Новой Испании: и в торговых делах, и в захвате вражеских судов! Да, кончилось теперь его счастье! Мое имя — Клемент Кливленд, капитан и один из владельцев судна, как вы уже знаете. Родом я из Бристоля: моего отца, старого Клема Кливленда из Колледж Грина, все там хорошо знали в ратуше.
У Мордонта не было никаких прав более подробно о чем-либо расспрашивать чужеземца, и все же ему казалось, что любопытство его удовлетворено лишь наполовину. В тоне Кливленда слышалась какая-то нарочитая, вызывающая грубость или резкость, для которых не было, собственно говоря, достаточных оснований. Правда, он пострадал по вине островитян, но со стороны Мордонта видел одно лишь участие и желание помочь, а получалось так, словно он обвинял всех окружающих в нанесенном ему ущербе. Мордонт опустил глаза и молчал, не зная, уйти ли ему или предлагать и дальше свои услуги. Кливленд, однако, словно угадал его мысли, ибо тут же прибавил более дружелюбным тоном:
