нажима. И даже так, чтобы соломку подстелить тому, кого он легким движением корпуса сталкивал с края скамейки. Нужны были места для размещения днепропетровской, молдавской и казахстанской команды. На всех важных постах он расставлял надежных людей, которые лично его не подведут. И вот один за другим из Президиума, из Политбюро ЦК КПСС исчезли Подгорный, Воронов, Полянский, Микоян. Вы помните, как без всякого шелеста и объявлений исчез Шелест — руководитель крупнейшей украинской партийной организации. На заседании Политбюро произнес только одну фразу по какому-то вопросу: «Украинская партийная организация не поддержит это решение».
А насчет «соломки» — вот любопытный факт. После освобождения Н. Г. Егорычева с поста секретаря Московской парторганизации ему позвонил Леонид Ильич и сказал примерно такое: «Ты уж извини, так получилось… Нет ли у тебя каких там проблем — семейных или других?» Егорычев, у которого дочь незадолго до этого вышла замуж и маялась с мужем и ребенком без квартиры, имел слабость сказать об этом Брежневу. И что же вы думаете? Через несколько дней молодая семья получила квартиру. Брежнев не хотел ни в коем случае вызывать чувство озлобления. Если бы он был сведущ в искусстве, наверное, ему больше всего импонировали бы пастельные полутона, без ярких красок, будь то белых или красных, зеленых или оранжевых… Он часто сам одаривал квартирами свое окружение. Ну что вы скажете? Представляете себе президента США, который распределяет квартиры?..
Итак, Брежнев пришел без своей программы развития страны. Это один из редких случаев в современной политической истории, когда человек принимает власть как таковую без каких-либо определенных планов. Но нельзя сказать, пользуясь выражением Мао Цзэдуна, что это был чистый лист бумаги, на котором можно было писать любые иероглифы. Человек глубоко традиционный и консервативный по своему складу, он больше всего опасался резких движений, крутых поворотов, крупных перемен. Осудив Хрущева за волюнтаризм и субъективизм, он прежде всего позаботился о том, чтобы перечеркнуть его радикальные начинания, восстановить то, что было апробировано при Сталине. В первую очередь были ликвидированы совнархозы и деление партийных органов на промышленные и сельскохозяйственные (форма своеобразного хрущевского плюрализма?), что так раздражало аппарат управления. Крупные руководители, которые против своей воли отправились в ближнюю и дальнюю периферию, вернулись на прежние места в Москву. Тихо и незаметно была сведена на нет идея ротации кадров. В противовес ей был выдвинут лозунг стабильности — голубая мечта каждого аппаратчика. Брежнев не вернулся к сталинским репрессиям, но успешно расправлялся с инакомыслящими.
Вместо хрущевской одиннадцатилетки, претендовавшей на политехнизацию школы, снова вернулись к прежней десятилетке. Крестьяне получили обратно отрезанные у них приусадебные участки. Ушла в прошлое кукурузная эпопея, а вместе с ней и Лысенко. Постепенно произошла переориентация с освоения целины на форсирование земледелия центральных районов страны. Колхозники получили пенсионное обеспечение, была гарантирована минимальная зарплата для работающих в колхозах. Снизилась норма обязательных поставок и увеличились закупки сельскохозяйственных продуктов по более высоким ценам.
Все эти мероприятия в сельском хозяйстве были намечены еще при Хрущеве. Последним таким всплеском реформаторства стал сентябрьский Пленум 1965 года. На нем была предложена хозяйственная реформа, инициатором которой выступал Косыгин. В основу реформы легли дискуссии, начатые еще в сентябре 1962 года вокруг статьи харьковского профессора Е. Либермана «План, прибыль, премия». Эти идеи развивались затем в выступлениях крупных советских ученых В. Немчинова, В. Новожилова, Л. Канторовича. Накануне октябрьского переворота, в августе 1964 года, по предложению Хрущева началось осуществление предложенной учеными новой хозяйственной системы на фабриках «Большевичка» в Москве и «Маяк» в Горьком. И через несколько дней после пресловутого «добровольного» ухода Хрущева на пенсию этот эксперимент распространился на многие другие предприятия. Вдохновленный его результатами, Косыгин и сделал свой доклад на сентябрьском Пленуме 1965 года.
Брежнев, однако, относился скептически к этой «затее». Не вникая в ее суть, он интуитивно больше доверял тем методам, которые дали такие блестящие, по его мнению, результаты в период сталинской индустриализации. Не последнюю роль сыграла и ревность к Косыгину, который имел перед ним все преимущества как один из старейших руководителей, авторитет его восходил еще к периоду Отечественной войны.
В самый начальный период руководства Брежнева на заседании представителей стран Варшавского Договора произошел забавный эпизод, когда он произнес единственную, кажется, не загодя написанную речь. Румынскую делегацию возглавлял не руководитель партии, а Председатель Совета Министров, и он предложил, чтобы общий документ был подписан именно руководителями государств, а не партий. И тут, как подброшенный пружиной, подскочил Леонид Ильич и произнес две с половиной фразы. Они звучали примерно так: «Как же можно? Документ должен подписывать первый человек в стране… А первый человек — это руководитель партии».
В ту пору в аппарате пересказывали слова Брежнева по поводу доклада Косыгина на сентябрьском Пленуме: «Ну что он придумал? Реформа, реформа… Кому это надо, да и кто это поймет? Работать нужно лучше, вот и вся проблема».
Впрочем, мои личные впечатления о Брежневе могут быть субъективны, тем более что говорил я с ним только однажды. Уже в январе 1965 года я подал заявление об уходе из аппарата ЦК и прямо сказал Андропову, что не согласен с линией нового руководства, прежде всего по вопросам культа личности Сталина, оценки XX съезда КПСС, отношений с Китаем и США.
Обратимся к оценкам людей, которые знали Брежнева больше. А. Бовин, например, утверждает, что Брежнева трудно назвать крупным политическим деятелем, правда, он тут же добавляет, что, по его наблюдениям, «Брежнев был в общем-то неплохим человеком, общительным, устойчивым в своих привязанностях, радушным, хлебосольным хозяином». «Любил охоту… Радовался доступным ему радостям жизни».
Но это к слову. А вот с чем решительно нельзя согласиться, так это с концепцией «двух Брежневых» — до середины 70-х годов и после, с утверждением, будто он был в самом начале своей деятельности сторонником экономической и других реформ. Приводит длинную цитату из выступления Брежнева на сентябрьском Пленуме 1965 года, которая якобы особенно характерна для оценки его позиции. Однако уже в то время было доподлинно известно, что Брежнев — активный противник реформы, предложенной Косыгиным, и прежде всего по его вине она провалилась.
Как раз при Брежневе сложилась традиция ужасающего словоблудия, которое с трудом разместилось в девяти томах «его» собрания сочинений. Произносились речи — и нередко хорошие и правильные, — за которыми, однако, ничего не стояло. Авторы его речей обладали исключительной способностью с помощью малозаметного поворота исказить любую плодотворную идею. Так, например, в 1966 году в «Правде» была опубликована моя статья «О строительстве развитого социалистического общества». В ней, в сущности, содержались отказ от лозунга «развернутого
