– Черт побери, сегодня здесь лимузины, – сказал таксист, тормозя с визгом. – А вы работаете в этих кинах?
– Когда я вообще работаю, – ответил я.
Я еще до этого дал ему большую купюру, но сдачу он мне не вернул. Вместо этого он вперил в меня жесткий взгляд.
– Окажите любезность, – сказал он. – Жена у меня, это самое, ей все надоело. А почему надоело? Я, это самое, не знаю. В конце концов, каждый день кто знает, что может случиться? Ее могли изнасиловать, могли даже пристукнуть, но ведь, понимаете, это-то все равно не помогает. Весь трепет к жизни износился. А она сама – машинистка, понимаете, на пенсии. Как вы думаете, что она делает, чтобы не было такой скуки?
– Возможно, пишет сценарии, – сказал я. – Либо это, либо играет в канасту.
На похожем на корень лице выдавилась улыбка. Я увидел парочку зубов.
– Нет, не играет она в канасту, – сказал он и без лишних слов сунул мне в руку толстую зеленую папку со сценарием. – Понимаете, она хочет, чтобы из этого сделали фильм, – сказал он. – Вы ведь там, это самое, работаете, а вдруг да сможете помочь. Вы только возьмите это с собой, может, кому покажете. Пусть это посмотрят ихние большие шишки.
– О, хорошо, – сказал я. – А о чем тут?
– Она не хочет, чтобы я его читал, – сказал таксист с некоторой грустью. – Боится, мне будет за нее стыдно, если сценарий окажется плохим. Я только знаю, там у нее про район Бронкс. Я не думаю, что смотреть фильм про Бронкс совсем никто не захочет, но ведь я в этом деле не кручусь. А ей всего-то и надо, чтоб на ее сценарий глянул кто-нибудь оттуда.
Я посмотрел на первую страницу. Сценарий назывался «Розовый бутон любви». То, что жена этого высохшего корня могла думать о бутонах любви, растрогало меня. Мне это понравилось. Может быть, это как раз то, что нужно Леону О'Рейли.
– Прекрасно, – сказал я. – Я возьму его с собой. Только пусть она не возлагает очень больших надежд.
– А может, пусть у нее будут хоть какие-то надежды, лишь бы она об них не споткнулась, – сказал таксист и протянул мне сдачу. Мы пожали друг другу руки, и он уехал.
Ресторан «Элен» походил на водоворот. Множество людей сгрудились вокруг бара. Они напоминали тех, кого можно встретить в очередях жаждущих попасть на футбол, когда все билеты на матч распроданы заранее. Увидев меня, одетого в смокинг и держащего под мышкой большую папку со сценарием, толпа у бара растаяла. Наверное, за этот вечер им уже не раз пришлось вот так растаивать. По-видимому, здесь было безоговорочно принято, что имеющие отношение к киноэкрану должны обслуживаться вне очереди.
Я не успел даже по-настоящему подготовиться к встрече с Элен, как оказался с ней лицом к лицу. Элен олицетворяла собою «mater aeternitatis» – вечную славу Нью-Йорка. Это был литературный центр города, если не всего мира. Элен мне показалась доброй. Возможно, с первого взгляда на меня она поняла, что вряд ли из-за меня могут быть неприятности. Я сказал, что отношусь к группе мисс Пил, и она меня тут же провела в зал. Никаких писателей я не видел, но ведь писатели совершенно не умеют фотографироваться, и на свои фотографии никогда не похожи. Возможно, мне на глаза какой-нибудь писатель и попался, да только я этого не знал.
Элен провела меня в зал, где проходил банкет для киношников. И опять мне на ум пришли леопарды, но совсем не потому, что сама Элен напоминала это животное. Однако стоило мне только заглянуть в этот зал, как я нашел, что именно в таком месте наибольшее уважение вызовет тот, кого сюда введет леопард. Элен выполнила свою роль и исчезла. Я вошел в круг гостей и тоже как бы исчез. При моем появлении несколько человек подняли на меня глаза, но в них не мелькнуло ни единого огонька в подтверждение того, что меня опознали. Я почувствовал себя так, как будто был из какого-то призрачного или астрального мира, а может и из того и другого сразу.
Джилл сидела ко мне спиной, между Эйбом Мондшиемом и Бо Бриммером. Она разговаривала с каким-то мужчиной, присевшим на корточки возле ее стула. Его лица я видеть не мог, но он был высокого роста. Джилли стоял у стола, слушая Лулу Дикки. За ней стоял Свен Бантинг, нетерпеливо ожидавший, когда Лулу кончит рассказывать свой анекдот, и он сможет помчаться домой к Шерри. Престон Сиблей был единственным из всех, окружавших Лулу, кто сидел с ней рядом. Как раз когда я входил, с места встал Питер Фалк. Он направился к столику, откуда доносилась громкая болтовня. Ясно, это был столик смеха, за которым веселились Бертолуччи, Антонелла Пиза, какие-то неприметные девицы, Энди Ворхол и несколько молодых людей, похожих на хорошо подстриженных крыс, а также Жан Жоре-Малле и Роми Шнайдер.
Между столиками сновали статисты, специалисты по связи с общественностью, юристы вместе с продюсерами, репортеры, монтажники, подружки монтажников, подружки репортеров и т. д. Я решил, что здесь мог оказаться кто угодно, кому удалось бы зацепиться за фалды любого знаменитого гостя. Через это болото из пиджаков-сафари пробирались официанты. Они двигались ловко, как Каджоны на пирогах. Не знаю, чего ради официанты так себя утруждали: все вокруг настолько бурлило, что вряд ли кому-нибудь было до еды. Разве что Джилли Легендре, который мог есть где и когда угодно. А может, вся еда предназначалась именно для него.
Когда Питер Фалк встал, я направился к его стулу. Но задолго до меня на него уселась какая-то девица, весьма похожая на Пейдж, и начала разговаривать с Престоном Сиблеем Третьим.
К своему ужасу я увидел, что это и б-ы-л-а Пейдж, занявшая место рядом со своим мужем. До этого я ее не заметил в толпе подружек монтажников. Престон выглядел несколько напряженным, а Пейдж – очень оживленной. Пейдж выглядела такой же плотской, как щеночек, и тут же начала с Престоном заигрывать, но только Престону играть не хотелось.
Пейдж меня пока не видела. Я отступил на несколько шагов назад, потому что еще не решил, хочется мне, чтобы она меня увидела, или нет. Меня бесило и оскорбляло, что в этом мире нет справедливости, почти повально отсутствует порядок, стабильность и компетентность. В моем представлении, Пейдж последние два дня должна была бы находиться в Тахо. Если бы в мире был порядок, она и была там, где я предполагал, а отнюдь не в нью-йоркском баре с мужем и любовником одновременно.
Пока я приходил в себя, мужчина, с которым разговаривала Джилл, все еще сидя на корточках, повернулся, и я увидел, что это Оуэн Дарсон, бывший Всеамериканский сопродюсер. Для меня эта новость была скверной. Я немного знал Оуэна по покеру. Он когда-то приехал в Голливуд, занимался связью с общественностью, а потом превратился в заядлого игрока. Кто знает, может, он и до сих пор вынашивал иллюзии о постановке фильмов. Оуэн был остроумным и хорошо играл в покер. Но, насколько мне было известно, никто никогда не принимал его всерьез как продюсера. Или вообще за серьезного человека, невзирая на то, что он был экс-президентом Всеамериканской лиги. Я думаю, он окончил техасский Технический институт. Я заметил, что сейчас Оуэн с мрачным видом и очень напряженно смотрел на Джилл. Кроме нее, никто за столом не обращал на него никакого внимания. У Оуэна не было абсолютно никакого положения в обществе. Потому-то он и сосредоточился на одном-единственном во всей комнате человеке, который, похоже, обращается с ним как с человеческим существом. Джилл говорила очень быстро. Возможно, она сегодня и была женщиной дня, но, очевидно, что день этот ее уже разжевал и выплюнул. За столом, где восседали такие великие личности как Лулу и Бо, Джилл должна была бы считать за счастье, если бы кто-нибудь принес ей стакан воды.
