себе. Разговор зашел слишком далеко. Тем не менее он приносил Фольку некое болезненное наслаждение. Так обманутый муж, подозревающий свою жену в измене, шаг за шагом выводит ее на чистую воду и торжествует, когда наконец обнаруживает обман. Легкое скольжение пальцем по острому краю сломанной бритвы.
Маркович сидел на ступеньке. Он медленно кивнул, будто услышав ответ, который так и не прозвучал.
– Я предполагал нечто похожее, – сказал он. – Неужели у вас нет другой женщины, более реальной?
Фольк не отозвался. Он взял несколько кистей и вымыл их с мылом под краном, аккуратно отряхнул, облизнул тонкие кончики и расставил их по местам. Затем принялся отчищать поднос, служивший ему палитрой.
– Простите мою настойчивость, – продолжал Маркович, – но это очень важно. Я здесь именно для того, чтобы все понять. Понимаете, та женщина на шоссе в Борово-Населье…
В этот миг он умолк, пристально глядя на Фолька, который невозмутимо чистил поднос.
– Вот я спрашивал, – продолжал Маркович, – о страхе, когда трудно навести фокус. Знаете, что я думаю?.. Вы были хорошим фотографом, потому что фотография – это умение заключать увиденное в рамку, а умение заключать в рамку – способность выбирать одно и отказываться от другого. Не всем такое дано: оценивать происходящее вокруг. Понимаете, что я хочу сказать?.. Человек, который по-настоящему любит, не станет выносить подобные вердикты. Если бы мне пришлось выбирать, кого спасти – жену или сына, я бы не смог ответить… Думаю, что не смог бы.
– А если бы вам пришлось выбирать – спасти жену, сына или себя самого?
– Я понимаю, на что вы намекаете. Есть люди, которые…
Он снова умолк, уставившись в пол.
– Вы правы, – сказал Фольк. – Фотография – это система визуального отбора. Ты выбираешь фрагмент того, что видишь. Главное – оказаться в нужный момент в правильном месте. Видеть каждый ход, как в шахматах.
Маркович по-прежнему смотрел в пол:
– Вы говорите, шахматы…
– Пожалуй, это не лучший пример. Футбол подходит больше.
Маркович поднял голову. Фольк заметил на его губах нахальную улыбку. Маркович кивнул на фреску:
– Где же та женщина?.. Вы собираетесь выделить ей какое-то специальное место или она уже где-то здесь, среди этих людей?
Фольк отложил поднос. Его раздражал этот неизвестно откуда взявшийся развязный тон. Неожиданно для себя он захотел ударить Марковича и машинально выбирал подходящий момент. Он, наверное, сильный, соображал он. Ростом ниже, но моложе и крепче. Его нужно ударить раньше, чем успеет среагировать. Застать врасплох. Фольк огляделся вокруг, подбирая какой-нибудь подходящий предмет. Ружье наверху. Слишком далеко.
– Это не ваше дело, – ответил он.
Лицо Марковича исказила недовольная гримаса.
– Как бы не так. Все, что касается вас, – мое дело. Даже эти шахматы, о которых вы говорите с таким хладнокровием… И мертвая женщина, которую вы тогда фотографировали.
На полу возле двери, метрах в трех от сидящего Марковича, лежала балка от строительных лесов. Тяжелая алюминиевая труба, где-то полметра длиной. Старый профессиональный инстинкт подсказывал Фольку, как лучше нанести удар, сколько шагов сделать, чтобы схватить трубу и достать Марковича. Пять шагов до двери, четыре до трубы. Маркович не подымется, пока не увидит, что труба у Фолька в руках. Он успеет сделать два быстрых шага, прежде чем Маркович встанет на ноги. И еще один шаг – чтобы нанести удар. Разумеется, по голове. Фольк не даст ему возможности прийти в себя. Скорее всего, хватит и пары ударов. А если повезет, то и одного. Он не собирался убивать Марковича или заявлять на него в полицию. Он не имел никаких определенных намерений. Просто был взбешен и хотел ударить этого человека.
– Я слышал, она тоже была фотографом, специалистом по моде и искусству, – сказал Маркович. – Она бросила свой привычный мир и уехала с вами. А потом вы стали друзьями и… Как там говорят?.. Мужем и женой?.. Любовниками?..
Фольк вытер руки тряпкой.
– Интересно, кто вам об этом сообщил, – заметил он.
Затем, как ни в чем не бывало, не спеша направился к двери. Сперва один шаг. Краем глаза он смотрел на алюминиевую трубу. Взял таз, в котором мыл кисти, и собрался вылить грязную воду, чтобы как-то оправдать свое движение.
– Люди рассказали, – ответил Маркович. – Люди, которые знали ее и знали вас. Поверьте, прежде чем явиться к вам, я разговаривал со множеством людей. Я устраивался на самую черную работу в разных странах. Путешествовать дорого, но у меня была очень серьезная причина. И сейчас я вижу, что лишения того стоили… Я часто думаю о моей жене, – добавил он, немного помолчав. – Она была светловолосая, нежная. Кареглазая, как и сын… Представьте себе, о сыне я думать не могу. Такое черное отчаяние накатывает, хочется кричать, пока не лопнет горло. Однажды я закричал так, что горло действительно чуть не лопнуло. Это случилось в каком-то пансионе, и хозяйка решила, что я сошел с ума. Я потом два дня не мог говорить… А о ней думаю часто. Это совсем другое. У меня после нее были женщины. Я ведь все-таки мужчина. Но иногда я ночь напролет ворочаюсь в кровати, вспоминаю. У нее была белая кожа, а тело…
Фольк подошел к двери. Выплеснул грязную воду и поставил таз на землю, возле трубы. Он уже приготовился схватить трубу, как вдруг заметил, что гнев исчез. Он не спеша выпрямился, в руках ничего не было. Маркович смотрел на него с любопытством, стараясь понять выражение его лица. В какой-то миг его глаза тоже остановились на алюминиевой трубе.
– Так, значит, катер приплывает в одно и то же время, на нем одна и та же женщина, и вам не приходит в голову пойти в поселок и посмотреть, как она выглядит?
– Скорее всего, в один прекрасный день я так и сделаю.
Маркович рассеянно улыбнулся:
– В один прекрасный день…
– Да.
– Возможно, она вас разочарует, – отозвался Маркович. – У нее приятный молодой голос, но она может оказаться совсем другой.
Продолжая говорить, он попятился, пропуская Фолька. Тот поднялся на верхний этаж, открыл выключенный холодильник и достал две банки пива.
– У вас были женщины после того случая на шоссе в Борово-Населье, сеньор Фольк?.. Думаю, были. Странно, правда? Сперва, пока молод, кажется, что без них не обойтись. Потом, когда меняются обстоятельства и возраст уже не тот, привыкаешь. Или смиряешься. И все же «привычка» – более удачное слово.
Он взял предложенную Фольком банку и теперь смотрел на нее, не открывая. Фольк открыл свою, потянув за язычок. Пиво было теплое, по пальцам заструился ручеек пены.
– Значит, вы живете один, –
