выбрались на поверхность и жаждут перекинуться парой слов перед тем, как кануть обратно в ночь. Ближе всего мне Француз. Он один понимает, чем для меня так важны эти улицы и квартира там, наверху; он понимает, что, возвращаясь в знакомые места, мы добавляем новое годовое кольцо к древесному стволу и нет более точного способа измерять время. Он тоже возвращался сюда раз за разом. Он улыбается и добавляет, что продолжает возвращаться и теперь, напоминая мне, что смерть не умаляет любви к этому городу и что хватит уже всячески теребить здешнее время, если все остальное время остановилось. Ведь это же, в конце концов, Вечный Город. Его не покинешь. Теперь, если хочешь, можешь сам выбрать место, где быть тебе призраком. Я точно знаю, которое выберу я.
Море и память
В середине того дня я собирался отправиться на Лидо по Гранд-каналу, но водное такси, которое я нанял у железнодорожного вокзала, свернуло в странную сторону. Теперь, скорее всего, будет испорчено то, что я планировал много месяцев: не дано мне будет насладиться захватывающим дух видом всех моих любимых палаццо, окаймляющих водную артерию города — пройти Гранд-канал, потом проплыть мимо собора Святого Марка, а дальше, удвоив скорость, направиться прочь от Венеции к Лидо. Длинный узкий остров, отстоящий от города минут на двадцать пути, обращен западной стороной к Венеции и лагуне; на восточной стороне, там, где берег Лидо сползает в Адриатику, расположены великолепные пляжи.
И вот мы пробираемся хитроумным путем по необычайно узкому каналу неподалеку от железнодорожного вокзала, постоянно замедляем скорость, чтобы разминуться с очередным препятствием — с другим водным такси, гондолой, потом с крупными промышленными баржами, стоящими вдоль берега канала, — на них перевозят цемент, стальные прутья и камень — и даже с несколькими зданиями, где идет ремонт. Набравшись наконец храбрости, я спрашиваю у капитана, долго ли нам еще плыть. Но он слишком занят — здоровается с друзьями на обеих сторонах узкого моста — и меня не слышит. Впрочем, и захотел бы, все равно бы не услышал, слишком тут много звуков: отбойные молотки, громкие голоса. Венеция обновляется прямо у меня на глазах. «Molto стильно», — сказал мне кто-то в Риме. «Венеция очень стильная». Слово «стильный» в этом году стало стильным — итальянцы употребляют его постоянно, иногда в превосходной степени. «Проявите терпение», — ответил мне в конце концов мой таксист.
Еще несколько поворотов — и я запутываюсь окончательно. В ответ на гримасу таксиста — нужно же показать, что она вовсе меня не смущает, — принимаю утомленно-равнодушный вид, подобающий после долгого перелета путнику, которому в поздний час недосуг препираться с теми, кто ниже его. Не самое лучшее начало. Не хочется, чтобы перепалка в такси испортила мне прибытие, но сияющий миг в духе Тернера-Рескина-Моне-Уистлера, который я так тщательно себе предначертал, уже разжижается. Мне напомнили про Густава фон Ашенбаха, сурового придирчивого ухоженного небогемного писателя из повести Томаса Манна «Смерть в Венеции», которого по приезде в город везут в Лидо не на вапоретто, как он заказывал, а на гондоле: между прогневавшимся немецким туристом и упрямым гондольером вспыхивает легкая перепалка, в результате которой пассажир приходит к выводу, что ему ничего другого не остается, кроме как сидеть смирно и ждать, пока они прибудут на место. В фильме 1971 года, снятом Лукино Висконти по повести Манна, прибытие Ашенбаха в Венецию сопровождается Пятой симфонией Густава Малера, которая идеально подходит для этого случая. В глубинах нарастают напряжение и дурные предчувствия, на поверхности же только умиротворяющие чистые звуки Adagietto Малера и в такт им — «всплески весла, глухие удары волны о нос гондолы» у Манна[17].
Но вот проходит еще несколько секунд — и мы оказываемся на Гранд-канале, что означает, что до лагуны еще далеко, мы не добрались даже до Святого Марка. Тут меня внезапно накрывают одновременно и радость от того, что я избежал скандала с таксистом, и беспримесное блаженство — ведь передо мною морской простор, увидеть который снова я уже и не чаял. Отсюда я и сам знаю дорогу на Лидо. Меня даже подмывает попросить таксиста пустить меня на несколько секунд к рулю. Но лучше не стоит. Лучше откинуться на спинку сиденья, и пусть этот город у воды, как все города у воды, подплывет ко мне со свойственной ему неспешностью.
Города у воды обладают даром соблазнения, хотя почему — сказать трудно, объяснение для каждого города иное. Возможно, дело в том, что, когда в середине дня делается слишком жарко и воздух густеет, всегда можно повернуться спиной к повседневности, пробормотать c возмущением: «Ну все, хватит с меня», вытащить купальный костюм, засунутый в ящик письменного стола, и рвануть к ближайшему пляжу. В отличие от других городов, где от дома до пляжа целый час, в Венеции только пожелал воды — и пожалуйста: границы между работой и развлечением, центром города и курортным поселком размываются. Здесь вода — частица жизни, частица тебя, частица всего, что ты принимаешь за данность, ешь, обоняешь. Города у воды похожи на условные недолговременные жилища: в них заключены наши романтические отношения с морем, временем, пространством, самими собой.
Марсель, Барселона, Триест, Стамбул — у каждого из них свой роман со Средиземным морем: по большей части они заключают водную гладь в объятия полукруглой бухты — так оно повелось с древних времен. Однако никто из них не пошел дальше романа и не согласился в буквальном смысле на вечный законный брак, на который согласилась Венеция. Бракосочетание города и моря празднуют здесь каждый год, в воскресенье, следующее за праздником Вознесения: в этот день венецианский дож бросает в море неподалеку от Лидо символическое кольцо. Где море, там и город.
В Венеции нет такого места, откуда не было бы видно море, не осознавалось бы его присутствие, оно не вызывало бы тревоги или отклика. На утренней и вечерней заре, ночью, зимой и летом, в тихие полуденные часы постоянно слышится ленивый шорох волн, лижущих каменные стены каналов, они плещутся и бьются, уподобляясь пульсу города. Что же касается запаха, он и вовсе никуда не девается. Даже поутру, когда с материка вместе с продуктами доставляют свежий воздух, запах распространяется повсюду: помимо морской соли, водорослей и дизельного топлива, Венеция пахнет еще и папоротником.
Здесь запахи всегда настояны гуще, чем в Генуе, Неаполе или Римини, возможно потому, что в Венеции повсюду стоячая вода: мутная, гнилая, грязная — кто-то назвал это
