30 мая 1825 г.
Дорогая тетушка Диана!
Хотя мы сейчас живем в разлуке, я знаю, что вы помните о моем дне рождения, который будет скоро, летом. Я очень надеюсь получить от вас в подарок новую шляпку и «вечные» штаны из чертовой кожи. (Пару полусапожек я тоже приняла бы с огромной радостью.)
Обожающая вас племянница, Лотти.
P.S. Огромный привет дяде Тену и близнецам, пожалуйста, не говорите им про штаны.
4 июня 1825 г.
Дорогой Джордж!
Представляю, как ты должен смеяться, вспоминая что твоя младшая сестра стала – о боже, страшно подумать об этом! – матерью! Ведь ты всегда говорил что я о самой себе с трудом могу позаботиться. Правда, мы оба знаем, что это не совсем так. Я всегда с удовольствием занималась своими племянниками, Николасом и Элли. А еще ты считал, что я недолюбливаю Элли за то, что она как две капли воды похожа на меня саму в детстве. Однако должна признать, что, помимо недостатков, у нее были и серьезные достоинства, среди которых я прежде всего отметила бы рассудильность и уверенность в своей красоте.
Полагаю, что ты был бы удивлен, увидев, какой серьезной я стала дамой. Но я же должна являть собой пример для своей маленькой падчерицы и направлять ее твердой, но любящей рукой.
Так что сохрани в памяти образ той беззаботной девочки, которую ты называл своей сестрой (помимо других слов), и знай, что нежная радость материнства превратила ее во взрослую, умудренную жизненным опытом женщину.
Твоя сестра Карлотта.
P.S. Знаешь, ты был не прав насчет коричневых пауков. Их укус вовсе не смертелен, даже если такой паук по недосмотру попадает в твой башмак.
8 июня 1825 г.
Дорогие Лаура и Стерлинг!
Пожалуйста, простите меня за то, что я давно вам не писала, но все мое время занято нежными хлопотами, связанными с мужем и приемной дочерью. Общение с ними доставляет мне столько радости, что порой бывает трудно выкроить свободную минутку для чего-нибудь другого.
Я знаю, как много сомнений вызывал у вас этот брак, но могу заверить, что у меня появился не только обожающий меня муж, но и любящая дочь. Прощу вас не допускайте даже мысли о том, что мне может быть плохо и меня нужно жалеть. Не выдержу, если вы это себе позволите!
Обещаю впредь писать как можно чаще. А пока прошу представить меня живущей в атмосфере вечного праздника, который может возникнуть только в счастливом союзе мужчины, женщины и ребенка.
Любящая вас Лотти.
P.S. Не пришлете ли вы мне новый желтый зонтик? На старый я неудачно села, и он совсем сломался.
10 июня 1825 г.
Дорогая моя Гарриет!
Прости за отвратительный почерк, но я вынуждена писать, забившись в чулан. (Представь себе свою модную, элегантную подругу сидящей в чулане на перевернутом ведре и держащей на коленях этот лист бумаги.).
Ты спросишь, что я делаю в чулане? Всему свое время, дорогая.
Я огорчилась, узнав из письма Джорджа, что ты после моего отъезда в Корнуолл вернулась домой. Уверяю тебя, что Стерлинг и Лаура были бы только рады, если бы ты погостила у них до конца сезона. Ходила бы на приемы, каталась бы в фаэтоне по парку, флиртовала и танцевала бы на балах, одним словом, получала бы все те удовольствия, которых а лишилась ради одного поцелуя. (Правда, нужно признаться, что это был восхитительный поцелуй!)
Если ты подумала, что я забилась в чулан, скрываясь от разгневанного мужа, то ты ошибаешься. Маркиз чрезвычайно добр ко мне. Иногда мне даже хочется, чтобы он прикрикнул на меня, дав тем самым понять, что помнит о моем существовании. А так, хотя он и изображает из себя настоящего джентльмена, но смотрит чаще не на меня, а сквозь меня, словно не видит. (А я, как ты знаешь, терпеть не могу, когда на меня не обращают внимания.) Нет, в чулан я спряталась от его дочери, десятилетнего монстра, который преследует меня буквально по пятам. Впрочем, долго отсиживаться в чулане мне не придется, через час у нас начнутся «занятия». Как правило, на них мы спрягаем французские глаголы, и моя ученица при этом все время зевает и смотрит в окно. А вчера, придя к себе в комнату, я обнаружила, что все мои чернила – прекрасные чернила! – подменены сапожной ваксой. Сначала я хотела отыскать девчонку и вылить ей эту ваксу на голову, но потом все же сумела сдержаться.
Как относится сам маркиз к проделкам своей дочери? Никак! Выслушает, пошевелит бровями и снова примется читать свою «Таймс». Иными словами предоставил нам полную свободу сражаться друг с другом без его вмешательства, и пусть победит сильнейший!
Мое единственное утешение – роман, который я продолжаю писать урывками по вечерам. (Я ведь уже писала тебе про свой роман.) К счастью, ночи проходят спокойно, и привидение больше не появляется. (Про привидение я тоже писала.)
Постой! Что я слышу? Под чьими шагами застонали вдруг ступени? О ужас! Они приближаются. О счастье! Это не демон, это всего лишь наша новая горничная, которую Марта наняла на свою погибель. Никогда в жизни не видела более неуклюжего создания, чем эта горничная. Она ходит, тяжело ступая, словно краб и оставляет за собой бесчисленные осколки битого стекла. По этому звону и причитаниям Марты можно легко проследить за всеми передвижениями нашего чудища по дому.
Я еще о многом хотела бы рассказать тебе, но меня здесь скоро найдут, это лишь вопрос времени. Ах, милая моя, дорогая Гарриет, как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом!
Навек твоя Лотти.
P.S. Если я найду у себя в туфле хотя бы еще одного жука, клянусь, мой муж будет не единственным в этом доме человеком, которого подозревают в убийстве!
Спустя пару дней после отправки последнего письма на небе проглянуло солнце. Почувствовав наступление настоящей весны, Лотти решила ненадолго сбежать из дома чтобы немного отдохнуть от вездесущей Аллегры.
Подходя к конюшне, она вдруг почувствовала спиной чье-то дыхание и обернулась, чтобы высказать наконец этой несносной шпионке все, что она о ней думает.
Но это была не Аллегра. Вслед за Лотти на тонких лапках неуверенно семенил рыженький котенок.
Лотти отшатнулась так, словно увидела перед собой бенгальского тигра.
– Брысь! – закричала она. – Хватит с меня кошек! Проваливай, дружок, туда, откуда пришел.
И она поспешила вперед, стреляя на ходу из воображаемого ружья.
Котенок, нисколько не смущенный ее отказом, догнал Лотти и ткнулся мордочкой ей в ногу. Лотти застонала, нагнулась и подняла котенка. Он был тощий, жалкий и скорее не мяукал, а крякал, отчего был похож больше на утенка, чем на будущую грозу амбарных мышей.
Из конюшни показался молодой темноволосый конюх. Увидев котенка на руках Лотти, он снял с головы шапку и сказал с поклоном:
