— Да? А ты уверена, что он появился там случайно? — враждебно спросил Васс, держась за голову.
— Да. А тебя, конечно же, обуревают сомнения?
— Представь себе. Обуревают.
— Так-таки обуревают?
— Именно.
— Ну хорошо. Перестань держаться за голову.
— Если я перестану, она отвалится.
— Что ты такое заподозрил? Говори.
Васс помычал, размышляя и держась за голову.
— Его вполне могли подослать. И даже нападение могло быть инсценировано. Может, это и есть их цель — чтобы ты его пригласила к себе.
— Нельзя быть таким подозрительным, Васс. Это может привести к комическим результатам, — объяснила Мария, улыбаясь.
— Как знаешь. Я против того, чтобы брать… хорла, как болит-то… брать юношу в Вышгород. Если тебе совершенно необходимо его отблагодарить, найди ему какую-нибудь службу при князе.
— Котором князе?
— Любом, — сказал Васс, держась за голову.
Он сразу понял, что ляпнул лишнее. Мария хорошо понимала шутки, и даже иногда смеялась, и умела шутить сама, но только тогда, когда дело не касалось уже принятых ею решений. Мгновение назад она еще колебалась, доводы Васса казались ей убедительными, подозрения оправданными. Теперь же она пригласила бы Хелье поехать с ними в Вышгород даже если бы он сам сказал, что подослан лично Базилем Вторым. Или Ярославом, то есть Житником. Оставалось смириться с мыслью, что какое-то время придется терпеть присутствие этого… возможно, спьена.
Пока они разговаривали, что-то произошло между слугами и предполагаемым спьеном. Приблизившись, Васс и Мария увидели, что рубаха одного из слуг распорота сверху до низу, а второй слуга отошел от повозки на десять шагов и готов бежать очень быстро.
— Изволь, матушка-добродетельница, видишь… — запричитал слуга.
— Молчи, — велела Мария и, обратясь к Хелье, спросила: — Ты зачем моих слуг обижаешь?
— Не обижаю, — возразил Хелье, — а учу правильному поведению в присутствии людей порядочных.
— А оно у них неправильное?
— Вопиюще.
А он не простой, подумала Мария, вглядываясь в это странное, еще детское, лицо с глазами вполне взрослыми и скулами высокими.
— Чем же? — спросила она.
— Чрезмерной развязностью, — ответил он.
Хелье, несмотря на то, что его отвлекло поведение слуг, прекрасно уловил суть разговора Васса и Марии. При других обстоятельствах он бы обиделся и ушел. Но не теперь. Не сейчас. Раздражение Васса совершенно его не волновало.
Редкий мужчина, видевший Марию хоть раз, находил в себе достаточно благоразумия, чтобы остаться равнодушным. Дело было вовсе не в красоте Марии. Напротив, именно красотой она не отличалась. Темно-русые волосы уже во время событий, описываемых в нашем повествовании, частично поседели, несмотря на молодость, а густыми они не были никогда. Чересчур крупные брови нависали над зелеными глазами — расстояние между веком и бровью почти мужское. Глаза округлы, а нос широкий, с небольшой, не украшающей его, горбинкой, рот крупный, губы толстые, овал лица неправильный, кожа не очень гладкая. Тело Марии было самое обыкновенное, без особых красот, и дополнительно его портили отсутствие талии и коротковатые ноги с большими ступнями и тяжелыми бедрами. Тем не менее и теперь, в двадцатилетнем возрасте, и впоследствии, четверть века спустя, где бы она ни появлялась, все мужские взгляды тут же направлялись именно на нее, даже если вокруг было множество ослепительных красавиц. Власть притягательна, а Мария рождена была властвовать, создана повелевать, и только стальная воля Владимира сдерживала амбиции ее и ее поклонников, давя в зародыше периодически пробуждающийся, вызванный брожением умов под влиянием Марии, правительственный кризис. Единственный мужчина эпохи, относящийся к Марии с оттенком снисходительного пренебрежения, был Васс. Уникальность его и Марии отношений давала Вассу преимущества, которыми он дорожил и которые старался сохранить до поры до времени. Он не ревновал Марию, нет. Он просто не хотел терять то, что имел, и терпеть не мог, когда простое и ясное состояние его дел усложнялось из-за пополнения кружка Марии за счет бездельников и проходимцев. Ему казалось, что она слишком неразборчива в знакомствах.
Бездельник и проходимец сидел теперь вместе с ними в повозке, влекомой двумя не старыми еще лошадьми и тупо смотрел на мерцающий справа по ходу Днепр. Волосы проходимца расчесаны были на пробор, угри, прыщи и рытвины на лице, обычные среди людей низших сословий, отсутствовали, боевой клинок, судя по состоянию рукояти, пускался в дело регулярно, либо в ежедневных упражнениях, либо в стычках, а вот одеждой молодой невежа мало чем отличался от обыкновенного укупа, прибывшего из северных земель в поисках заработка. Подослан? Возможно. А если нет? Если нет, следует считать, что проходимец спас ему, Вассу, жизнь. Или не следует? Да и вообще, к чему это обязывает? Ну спас, подумаешь. Мало ли жизней спас сам Васс!
— Ты ведь не местный, — обратилась Мария к Хелье. — Откуда ты?
Хелье решил, что врать опасно. Из-за противостояния, ранее скрытого, а теперь уже явного, Киева и Новгорода, земли восточных славян опутаны интригами и заговорами. Сказать, что он из Ростова, или даже из Смоленска, вполне могло быть равносильно признанию в том, что он спьен. Правда была, вроде бы, безопаснее.
— Из Сигтуны, — признался он.
Васс и Мария посмотрели на него странно.
— Ага, — сказала Мария. — А для чего же ты к нам пожаловал?
— По поручению? — предположил Васс подозрительно.
— По желанию, — заявил Хелье. — Надоело мне в Сигтуне.
Нет, подумала Мария, он не может быть посланником Неустрашимых. Это было бы остроумно, а Неустрашимые остроумием не отличаются.
— Надолго? — спросил Васс.
— Пока не надоест, — ответил Хелье.
Через два часа повозка съехала с хувудвага к реке, где путников ждала большая добротная ладья. Возница развернул повозку и куда-то уехал. Гребцы, их было в ладье шестеро, взялись за весла. На другом берегу в лунном свете проявились призрачные очертания Вышгорода — маленького городка с большой историей.
Во время переправы два гребца вдруг поссорились и чуть не подрались, и Вассу пришлось дать каждому по два крепких подзатыльника.
Терем, в который проследовали в сопровождении все тех же двух слуг Мария, Васс и Хелье, степенно возвышался над остальными постройками прибрежной улицы. Центральная часть его отдаленно напоминала киевские богатые дома, но пристройки были деревянные. Крепкий забор из хорошо оструганных досок белел свежей краской, которая, очевидно, и соблазнила того, кто лихо начертал углем слева от калитки слово «хвой». Хелье плохо разбирался в славянской вязи, но букву «х» знал, и догадался по ней об остальном.
Внутри терема повсюду горели светильники и ховреги, было, к удивлению Хелье, людно. Ночные сборища, хоть и существовали в разных формах всю историю человечества, в одиннадцатом веке организовывались не часто. Марию приветствовали веселыми возгласами, поднятыми кубками, восхищенными улыбками. Наиболее близкие ей (наверное) люди подходили ближе и кланялись в гашник. Большинство присутствовавших были молоды и очень богато и со вкусом одеты — стиль одежды в основном местный, но то и дело в толпе мелькали италийские, греческие, франкские и польские фасоны.
Хелье представили нескольким гостям. Одежда его вызвала много недоуменных улыбок и скрытых насмешек, но он не обратил на них внимания. О том, что он только что поучаствовал в спасении чести, а может быть и жизни, Марии, не упоминалось. Хелье не обиделся. Улучив момент, он приблизился к Марии, болтавшей легкомысленно с несколькими гостями. Зайдя сбоку и наклонясь к самому ее уху, он тихо сказал:
— Княжна, мне необходимо с тобой поговорить наедине.
Лицо Марии на мгновение застыло маской, а затем изменило выражение — из домашнего стало светским. Так улыбаются хорошо воспитанные отпрыски знатных родов представителям держав и зарвавшимся смердам. (О том, что он, Хелье, прибыл в Киев именно как представитель державы, Мария знать не могла).
— Да, конечно, — ответила она. — Сейчас?
— Через четверть часа.
— Хорошо. Я поднимусь в светелку.
Васс наблюдал обмен интимными репликами с расстояния в пятнадцать шагов и основательно разозлился.
Меж тем к длинному столу, стоящему близко к стене, за которым сидели, очевидно, самые родовитые из присутствующих, приблизился некто в холщовой рубахе и сапогах, без сленгкаппы, с гуслями в правой руке. Подражателей Баяна хватало везде. Для самого Баяна парень был слишком молод. Ему едва исполнилось двадцать.
— А где же Мария, добродетельница наша? — проскандировал малый нарочито подобострастным голосом.
Голоса стихли. Мария махнула парню рукой.
