– Ты… – сдавленно прохрипел он, но ударить не успел.
Моя реакция все-таки была лучше – я молниеносно выхватил из кармана нуль-таймер, и незадачливый грабитель застыл монументом в неустойчивой позе объятого ужасом террориста, метающего гранату. По слухам, самодельные гранаты террористов делаются именно из водопроводных труб, начиненных гексогеном вперемешку с болтами и шурупами.
Я поднял с земли кейс, затем легонько подтолкнул окаменевшее изваяние. Оно упало на землю с глухим стуком и, подобно гипсовой статуе с отставленной рукой, покачалось на спине. Чего он испугался, когда увидел меня? Узнал? Там, на тропинке, в темноте, да еще со спины, он определенно не мог видеть мое лицо. Значит, была все-таки наводка…
Из кустов мне под ноги выплеснулась тень.
– Нагулялась? – буркнул я. – И как тебе встреча с самой собой?
Тень неопределенно передернулась, перетекла к распростертому телу и застыла возле него вопросительным знаком.
– Вот и я не знаю, как дальше быть, – вздохнул я. – Добить надо, да на лежачего рука не поднимается.
Напрасно я воспользовался нуль-таймером, нужно было имитировать драку, и тогда, быть может, сломал бы ему шею ударом ладони. Я недовольно покрутил головой. Лукавил сам перед собой – даже в драке вряд ли бы получилось. Во время акций я иногда пользовался этим приемом, знал силу удара и инстинктивно сдерживался. Человека убить, даже обреченного, – не рюмку водки выпить.
Зато тень нисколько не колебалась, не было у нее моральных принципов. Уловив мои мысли, она стремительно плеснулась на лежащее тело, спеленала в кокон, а затем так же стремительно схлынула. Ничего не изменилось: ни положение тела, ни гримаса ужаса на застывшем лице, ни блеск глаз, – но я сразу понял, что Сэм-Семен Рудаков мертв. Окончательно и бесповоротно.
Аура флуктуационного следа вокруг меня мигнула, и се яркость плавно снизилась до уровня первого порядка.
– Тебе бы палачом работать… – глухо обронил я тени. Не имело никакого значения, чьими руками был убит наркодилер – так или иначе тень – часть меня. Вот он, мой первый труп… Рано или поздно каждому пиллиджеру приходится через это проходить. У меня это случилось сейчас. Убей я в южной башне Всемирного торгового центра негра-уборщика, то принял бы этот факт спокойно – мародер так или иначе был обречен. В отношении же Сэма Рудакова все было иначе, хотя эпитафию «Люди гибнут за металл…» заслужили как тот, так и другой. В конечном счете, и мне когда-то такая эпитафия подойдет.
На душе было столь гадко и тошно, что когда я совершил обратный прыжок в базовое время и увидел на ещё минуту назад пустой скамейке сидящего таймстебля Воронцова, то ничуть не удивился. А чего я мог ожидать? Да ничего хорошего.
– Во-от… – протянул он, хищно оскалившись. – Правильно говорят, что преступник возвращается на место преступления. Вы что, не могли выбрать точку перехода подальше отсюда? А вдруг бы здесь уголовный розыск устроил засаду?
– Общественного туалета рядом нет, – буркнул я, хотя так и подмывало отбрить, чтобы не молол чепухи. Будь здесь посторонние, вариатор никогда не дал бы разрешение на прыжок. Таймстебль, к сожалению, не посторонний, а жаль. Век бы его не видеть.
– Вижу, походка у вас выровнялась, – с издевкой заметил Воронцов. – Копчик перестал болеть? Да вы подходите ближе, присаживайтесь. В ногах правды нет.
Я подошел к скамейке, сел. Так знает о моей тени таймстебль или нет? Или намек на походку – очередное проявление его зловредности? Судя по возрасту, он в службе стабилизации давно и большую часть жизни провел здесь, а не там. Это там, среди своих, постанты красавцы, а здесь – изгои. Когда постоянно ощущаешь брезгливое отношение окружающих к своей внешности, характер бесповоротно портится.
– А в чем она, правда? – поинтересовался я.
– Какая правда?
– Которой в ногах нет.
Воронцов захихикал.
– С этого момента, – заявил он, – вы от меня полностью зависите. Следовательно, вся правда для вас заключена во мне, верите вы в нее или не верите.
Я благоразумно промолчал. То, что он «повязал» меня кровью, еще ничего не значило, но разочаровывать таймстебля я не стал. Пусть помечтает, в свое время самонадеянность ему аукнется. Мудрость заключается не в том, чтобы поставить возомнившего о себе наглеца на место, а в том, чтобы сделать это в подходящем месте и в подходящее время. Мое время еще не настало.
– Чем обязан? – холодно спросил я.
Воронцов смахнул ухмылку с лица. Не такой реакции он ожидал.
– Я предрекал, что вы станете богатым… – исподволь начал он.
– Вы намекаете на пятьдесят тысяч моего долга?
– Не то чтобы намекаю… Но долг платежом красен.
Воронцов навязчиво демонстрировал свою жадность. Чересчур навязчиво, чтобы я в нее поверил. Была, ох была более веская причина, которую он неумело вуалировал. К сожалению, я о ней ничего не знал и лишь догадывался о ее существовании.
Я положил на колени кейс, открыл, достал пять пачек стодолларовых банкнот и передал таймстеблю. Воронцов взял деньги, неловко повертел в руках, будто не зная, что с ними делать, и рассовал по карманам.
«А вдруг он их ест? – неожиданно подумал я. – Что если для постантов доллары – особый деликатес, превосходящий по своим вкусовым качествам газеты, отпечатанные на свинцовых матрицах?»
– Что-то еще? – спросил я.
– Да… Так, мелочь. – Воронцов усмехнулся. – Никак не могу понять, каким образом вы убили Рудакова? Вы что, обладаете психокинетическими способностями?
Я внимательно посмотрел на таймстебля, пытаясь в который раз определить, темнит он или на самом деле не знает о существовании тени.
– Я и тебя так могу, – мрачно заверил я. – Хочешь умереть?
Лицо Воронцова вытянулось – он понял, что я не шучу.
– Вы бы оставили фамильярный тон, – натянуто сказал он, на всякий случай отодвигаясь. – Я к вам уважительно, на «вы», а вы…
В его голосе проскользнули просительные нотки, и я наконец понял, что о моей тени он не догадывается. Может, вообще понятия не имеет, что это такое. Вот сэр Джефри – тот определенно знает. Знает и очень боится. Быть может, и я боялся бы, если бы знал.
Я посмотрел на Воронцова и ощутил брезгливость. Нет, не к его внешности, хотя она того заслуживала, а к его сущности.
– Ладно уж, – махнул я рукой, – живите…
Он встал со скамейки.
– До скорого! – высокомерно попрощался и засеменил прочь из сквера.
Я ничего не ответил.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Спал я как убитый. Не в смысле «без задних ног», а просто ничего не снилось, зато постоянно присутствовало чувство невосполнимой потери. Будто не я убил человека, а меня убили, и тоска по покинувшей тело жизни тяжелым гнетом давила на сердце. Если бы был верующим, то определенно решил, что так себя должна ощущать душа, в результате насильственной смерти попавшая в чистилище.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
