Но годами сложившаяся дружба и тесное сотрудничество с отцом все же взяли верх над гнетущими душу размышлениями. Бубасов по-прежнему снисходительно стал думать об отце. Этому могучему старику вовсе не так-то легко в Мюнхене. Наоборот, там временами отцу много сложней, чем ему в СССР. Годами старик ведет рискованную двойную работу: на разведцентр и на себя. В это посвящены только они двое. Вот и теперь, оказавшись здесь с заданием разведцентра собрать максимум данных о советских ракетах, в основном приходится заниматься заданием отца: выручать так глупо попавшие в СССР списки агентуры «Взлетевшего орла». Задание разведцентра по душе, оно вполне современное, результат выполнения этой работы имеет ясную и определенную перспективу, а задание отца?… Он даже не пытался в последнее время опять рисовать перед отцом картину того, что может на сегодня представлять из себя агентура «Взлетевшего орла». Это было бы бесполезно. Отец и слышать ничего не желает о советской системе, преобразующей человеческие души, и упорно считает все это не фактами реальной жизни, а партийной пропагандой коммунистов, рекламой. Единственным врагом, с которым нужно считаться, отец признает безжалостное время и смерть, вырывающих людей из рядов живых. А для борьбы с этим врагом отец видит только одно средство: нужно поторапливаться. Иногда Георгий, прозревая, видел заблуждения отца и приходил в уныние. Но враждебное отношение к советской стране, лежавшее в основе его натуры, все же побуждало и заставляло разделять точку зрения старика.
Приведя в некоторое равновесие свои мысли, Бубасов стал думать о предстоящей встрече с Элеонорой. Ей он придавал огромное значение. Он видел в Элеоноре помощника, который значительно облегчит его собственные задачи. Бубасов считал, что проверка Элеоноры проходит очень успешно и недалек тот день, когда лицом к лицу он встретится со своей сестрой, на которую и отец возлагает большие надежды. Затем мысли Бубасова перенеслись к «крашеной дуре», как он мысленно называл Пустову. Правда, за последнее время Пустова стала активной, но все же не настолько, чтобы быть довольным ею. У Бубасова уже давно выработалось презрительное отношение к людям, помогающим ему. В отношении некоторых это презрение завершалось физическим уничтожением. Нет надежнее мертвого! Эту истину Бубасов усвоил основательно и применял практически. В этом в какой-то мере была причина его неуязвимости.
Бубасов с шумом встал из-за стола и начал ходить по затемненной комнате. Беспокойство не проходило. Тревога все больше и больше охватывала его. Даже не тревога, а страх… Он подошел к двери, отпер ее и, возвратившись к столу, нажал кнопку звонка.
Пустова, с распущенными волосами, в легком прозрачном халате какого-то розовато-телесного цвета, молча остановилась у двери.
— Сластена спит? — спросил Бубасов, поворачиваясь лицом к столу.
— Да. Все в порядке.
— Ложитесь и вы. Завтра у нас напряженный день. Пустова медлила уходить и выжидающе смотрела на Бубасова. Он стоял к ней спиной, что-то перебирая на столе и прислушиваясь к ее отрывистому дыханию. Когда она вышла, он усмехнулся, запер дверь. И снова быстро заходил по комнате.
Ночью не все спят
В ту ночь под крышей дома на Речной улице сладко спал только Шкуреин. В спальне на своей кровати ворочалась Пустова. Еще раз рассеянно почитав газету, она швырнула ее и погасила ночничок у изголовья. Натянув до подбородка прохладную простыню, Пустова стала всматриваться в темноту, окружавшую ее. Временами ей слышались шорохи, иногда казалось, что в спальне находится кто-то посторонний. Невольно она стала думать о том постоянном беспокойстве, от которого на этот раз не может отделаться с самого первого дня появления Дзюрабо. Впрочем, его настоящее имя она не знает. Для нее он Дзюрабо. Познакомили их десять лет назад и сказали, что она обязана выполнять все его приказания. Она так и поступает. Оберегает его, когда он появляется в доме, оберегает и тех, кого он изредка направляет к ней. Для этого и предназначен ее дом на Речной — маленькая, затерянная на огромных просторах страны точка, гостиница для прибывающих, из другого мира. Ее дом! Он числится только ее собственностью, но куплен на деньги, данные ей предшественником Дзюрабо, немногословным седеньким старичком с огромным горбом.
Другой мир! Когда же наступит время, когда она будет жить в другом мире? Ей казалось, что за семнадцать лет беспокойной, двойной жизни пора бы уже вознаградить ее бездумной жизнью под солнечным небом Аргентины. Об этой стране она мечтает с детских лет. Но те, от кого зависит осуществление ее мечты, только обещают. Безжалостное время уходит и как неуловимый вор растаскивает красоту, оставляя следы в виде морщин. Не окончательной же старухой ей ехать в Аргентину досушивать свою кожу! А как ей надоели куклы и зверюшки, которых ей приходится делать для развлечения детей! Всех их от мала до велика она ненавидит лютой ненавистью.
Но, видимо, она нужна здесь! Видимо, не наступило еще время для спокойной жизни. Благодаря тому, что она не показывалась в этом городе у своей матери, ее появление под именем Алевтины Ионовны Пусковой, вдовы героя воины, прошло как удачный номер. Вот уже двенадцать лет она живет в этом доме… Не имеет значения, что она никогда не была Алевтиной, круглой сиротой из Вологды. Не имеет значения, что погибшего летчика, безродного Ивана Пустова, женившегося на Алевтине за две недели до своей гибели, она знает только по портрету и его биографическим данным из личного дела, добытого умелыми людьми. Алевтина, вышедшая замуж за Пустова, была доверчивое, легковерное существо. Незаметно для посторонних Алевтину убрали, поставив на ее место дочь бывшего нэпмана и артистки оперетты Альбину Моренс. Эту тайну знают только на Западе. Знала и ее мать, прах которой уже давно покоится на кладбище…
Но все же при всей своей терпимости за последние дни Пустова остро чувствовала раздражение. Ее уже тяготит слишком затянувшийся визит Дзюрабо, который на нее как на женщину не обращает никакого внимания, несмотря на откровенные намеки. Тяготят и его поручения. Чего стоит только одно таскание с ним по захолустью, появление в санатории! Мало этого, приходится сносить присутствие в доме слизняка Шкуреина, лгать перед ним, выдавая Дзюрабо за двоюродного брата. Она прекрасно знает участь, ожидающую Шкуреина. Не он первый в погоне за радостями легкого существования попадает в такое положение. Он, жалкий пигмей, думает, что выберется отсюда с карманами, полными денег. Глупец! Развязка, судя по всему, наступит скоро. О! Она знает, куда на протяжении последних нескольких лет исчезло несколько таких любителей легких денег. В уголовном розыске этого города, да и других городов, очевидно, уже покрылось архивной пылью не одно дело о исчезновении гражданина или гражданки такой-то… Алевтина Ионовна Пустова, безусловно, могла бы дать пояснения по этим делам…
И почему ей в голову лезут такие неприятные мысли? Может быть, она втайне побаивается, что немилосердный Дзюрабо так же разделается и с ней, когда наступит тому время? Нет! Она достаточно умна и никогда не забывает о возможности предательской расправы…
За стеной часы мелодично пробили два раза. Слышно было, как в своей комнатушке заворочался спящий Шкуреин. Пустова вздрогнула, услышав приближающиеся шаги. Она хотела встать, но дверь из залитой ярким светом столовой открылась и вошел Дзюрабо. Его освещенная со спины фигура казалось чудовищно громоздкой. Пустова вцепилась в простыню и тихо сказала:
— Что случилось?
Не обращая внимания на ее слова, Бубасов торопливо приблизился и хрипло спросил:
— Где вы достали путевку в санаторий?
Пустова побледнела. Взгляд ее сделался испуганным, она села на кровати. «Неужели я допустила там, ошибку? — подумала она, оглядывая встревоженное лицо хозяина. — Мне казалось, что в санатории я провела свою роль тонко, а главное, быстро…» Она спросила:
— А что такое?
— Не пугайтесь. Просто хочу уточнить. Не допустили ли вы здесь промах?
Перебирая в руках газету, Пустова стала поспешно рассказывать:
— Я уже говорила, что путевку в «Отраду» купила у председателя месткома автобазы. Наступал срок путевки, а желающего поехать не было. Предместкома готов был сбагрить путевку хоть самому черту, лишь бы не платить из собственного кармана. Вы же сами похвалили меня… Говорили, что я тонко выяснила последствия вашей встречи с санитаркой. Я сделала что-то не так?
— Повторяю: я уточняю.
— Даже то, что сделано?
Бубасов ничего не ответил.
«Она слишком дрожит за себя, — думал он. — Кроме того, она много, слишком много знает. Не пора ли ликвидировать это гнездышко вместе с наседкой?… Элеонора может все проводить лучше и тоньше. Да, решено! Станок подносился и просится на свалку. Но из него надо выжать последние возможности…»
