Хорошо, но все эти знания никак не помогают вспомнить полеты…
— Спроси совета у своих браслетов, ты же говорила, что они разумны.
Его голос раздался до Бездны близко, но я удержала судорожный вздох, и даже не шелохнулась, лишь ответила спокойно:
— Ограничено разумны, но ты прав, попробовать стоит.
Набиле’Тхач, искушенность разума, помоги мне, открой глубины памяти, дай проникнуть в прошлое. Ответом мне была тишина и только на грани слышимости Змея прошептала «летают не силой мысли». И то верно, из этой парочки только у одного крылья.
Соле’Маан, мудрость сердца, помоги мне, пусть подхватит меня волна былых эмоций, дай вновь ощутить радость полета.
Дракон на левом запястье сверкнул глазами, и я потонула в их янтарном сиянии…
…Янтарная луна висела в черничном небе, над городом навсегда лишенном звезд — они бледнеют и прячутся, словно стыдясь своей неспособности затмить огни мегаполиса. Луна все еще борется с рукотворными реками света, большая, круглая, смотрит своим оранжевым оком на муравейник людей и не понимает, чем они тут занимаются, от чего столько суеты в ночную пору, когда всякий знает, что пора спать? Но ничего, скоро шум поутихнет, бесконечные дорожные полосы опустеют, и над портовой частью города наступит относительная тишина, нарушаемая лишь далеким гомоном никогда не спящего центра.
С крыши небоскреба открывается захватывающий вид. С моей склонностью любоваться любой красотой, природной, искусственной, классической и непонятной, на город можно смотреть часами. В хитросплетении улиц есть свое очарование — паутина разноцветных огней, яркие дорожки, пятна мрака и капли поздних прохожих. Ночной город прекрасен, но еще краше тьма, царящая за гранью портового освещения. Там, куда не достают отсветы города, раскинулось переменчивое полотно океана — бездна тьмы.
Это таинственное нечто завораживает, манит своим секретом. А секрет на самом деле прост — нужно сделать всего шаг, один только шаг с крыши, и я окажусь в объятьях извечной тьмы. Край так близко, он зовет, шепчет мне о том, как легко сделать шаг, и это действительно легко, и потому я не шагаю, а ныряю с обрыва, поддаваясь соблазну.
Миг свободного падения так быстротечен, но нельзя его затягивать и вспышкой боли за моей спиной раскрываются гигантские крылья. Выходить из пике так близко к земле не просто опасно, а самоубийственно, но что мне законы тяготения, если подо мной уже соленая свежесть океана? Я лечу так низко над водой, что когти моих лап вспарывают мокрое брюхо волн, но они не возражают, им нравится рассыпаться мелкими брызгами по моим крыльям. Ветер радостно кричит, зарываясь в перья, он знает, что я пришла прогнать его вечную скуку…
— О, а я даже не успел заскучать.
Лаит ехидничает — значит, время тут тянулось, как и во сне, ну что поделаешь, люблю я смотреть на ночной город, да и полетать было приятно, а еще приятнее то, что теперь я смотрю на своего Проводника сверху вниз…
[1] Ураганная чайка (хаоский).
Глава 22. Гордость рода. Аэль
Большая часть Четвертого Круга представляла собой бесплодную равнину Плоскогорья Ветров. Пустошь тянулась на тысячи километров во все стороны от выхода из Омута Забвения, унылый, ничем не разбавленный пейзаж каменистого моря. Ничего живого до самых гор, ни растений, ни букашек… Где-то в глубине памяти тлело знание причин, но мне было откровенно страшно прикасаться к «черному ящику», почему-то Плоскогорье вызывало чувство вины.
Последние три часа полета давались тяжело и не из-за тяжести Лаита, его вес почти не ощущался, а именно из-за однообразия картинки подо мной. Водители засыпают за рулем, лошади могут дремать, продолжая движение, а вот если я усну, убаюканная монотонностью равнины, Лаит рискует не собрать костей.
Даже позабытая радость полета почти уже не возбуждала. Нет, сначала это был полный восторг — давняя мечта, исполнимая только во сне и в осколках возвращающейся памяти, полет заставлял мою кровь бежать быстрее, но все проходит, и за выбросом адреналина следуют усталость и апатия. Воздух больше не кажется мягкой периной, пеной ветров, нет, каждый новый поток все еще норовит подхватить меня под крылья и пронести еще дальше и еще выше, но усталость постепенно убивает всю радость. Дело вовсе не в натруженных мышцах, о, для хаснеет’таро вообще не существует такого понятия, она почти всегда в небе, парит или в поисках добычи, или зорко следя за гнездовьем. Проблема в усталости разума.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вдалеке показались пики Окраинных Гор, значит цель близка — за их широкими спинами открывается массив Пха’Шантале, изрытый долинами, каньонами и оврагами. Дом Дзайн находится в одной из таких долин, гигантская пещера, уютно расположившаяся у подножья самой высокой горы. Вполне типично для Воинов.
Могу поспорить, что Внешний Дозор уже заметил мое появление. Вряд ли они догадались, кто именно пожаловал к ним в гости, но как только смогут рассмотреть ношу в когтях, моя личность больше не будет инкогнито. Надеюсь, стремительный полет не воспримут как нападение, но уж очень хочется, наконец, сменить удушающую скуку Плоскогорья, на живую красоту Пха’Шантале.
А массив действительно завораживал, совсем, как мелькало в воспоминаниях о прошлых визитах. Такое ощущение, что эту местность ваял безумный скульптор, впрочем, это недалеко от истины — Хаос всегда славился подобными творениями. Разной высоты, ширины, степени изрезанности, протяженности, горные пики тут и там возникали из общей мешанины скал и пропастей. На некоторых склонах, более пологих, буйной зеленью ползли пышные летние луга, пестрые от распустившихся цветов и пасущихся стад. Строгие очертания гор нарушались темно-зеленными елями и соснами, над ними бесконечным хороводом кружились птицы всех размеров и красок. Реки тонкими нитями или шумными водопадами струились, низвергаясь в туманные бездны подножья. Словно в отместку мертвой равнине, массив хвастался феерией разнообразия жизни, и даже небо над горами было совсем другого цвета, не бледно серым, а ярко-голубым.
Но мне не дали далеко углубиться в прелесть горного мира, на одной из ближайших скал зажегся сигнальный огонек. Набиле’Тхач услужливо подсказала, что стоит прислушаться к пока еще просьбе Воинов и спуститься к заставе.
Дзайн любят камень и металл во всех их проявлениях, а главное умеют обрабатывать, как никто другой. Все, что рождают горы, Воины превращают в истинные произведения искусства. Дозорная башня не была исключением — частично высеченная прямо в теле горы, частично сложенная из массивных блоков выбеленного камня, она возвышалась едва ли не вровень с верхушкой горы. Четкие линии строения нигде не прерывались излишними украшениями, однако высокие стрельчатые окна последних этажей все же обзавелись изящной кованой решеткой. В целом башня создавала двойственное впечатление — с одной стороны явное оборонительное сооружение, с другой — от кого и чего обороняться в мире, где память о последней войне почти полностью стерлась? Скорее всего, Дзайн таким образом просто отдавали дань сути своего Дома.
Дозорные зажгли сигнальный огонек на верхней площадке башни, благо здесь было, где приземлиться даже такой немаленькой птичке как я. Садилась, как могла аккуратно, но все же воздушная волна от взмаха крыльев сбила с ног ближайшего из Воинов, вскоре к нему на настиле присоединился и Лаит — ну что поделать, как могу, так и скидываю пассажира, я же не комфортабельный авиалайнер.
Сдавленная ругань пострадавших очень скоро затихла, растворившись в безмолвном восхищении Дзайн. Мною. Конечно, все понятно, они любят всякое проявление силы, а хаснеет’таро это просто воплощение мощи. Да, Ураганная чайка символ их Дома, но зачем же так пожирать глазами? То и гляди, все перья выщиплют и пустят на сувениры. Невольно возникает мысль — фанатичное поклонение подчас опаснее любой ненависти. Обернусь я обратно в первичную форму, от греха подальше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Метаморфоза не сильно помогла. Безусловно, слепое обожание в глазах Воинов немного поутихло, а вот Лаит смотрел на меня… именно тем взглядом, от которого в животе порхают чертовы бабочки, и плевать на то, что я дала себе слово следовать принципу «ничего не вижу, ничего не знаю».
