«Вот посмотри, Йозеф, ты опять за свое, пытаешься пробить бреши в его философии. Ты говоришь, он гений. Если он так гениален, может, тебе стоит поучиться у него, а не пытаться разбить его в пух и прах!»
«Хорошо, Макс, вот это хорошо! Мне это не нравится, но звучит хорошо. Это помогает. — Брейер глубоко вдохнул и шумно выдохнул воздух. — Теперь давай поиграем. Я обдумывал новый ответ на королевский гамбит».
Макс разыграл королевский гамбит, Брейер ответил ему центральным контргамбитом и в итоге через восемь ходов понял, что дела его плохи. Макс жестоко взял в вилку слона и коня Брейера своей пешкой и, не поднимая головы от доски, сказал: «Йозеф, раз уж сегодня зашел такой разговор, я тоже хочу кое-что тебе сказать. Может, это не мое дело, но я не могу не обращать на это внимание. Матильда говорит Рахель, что ты месяцами не дотрагиваешься до нее».
Брейер еще несколько минут всматривался в положение на доске и, поняв, что из вилки ему не вырваться, съел пешку Макса, прежде чем ответить ему: «Да, это нехорошо. Очень нехорошо. Но, Макс, как я могу обсуждать это с тобой. Я с таким же успехом могу выложить все сразу Матильде, ведь я знаю, что ты разговариваешь со своей женой, а она общается со своей сестрой».
«Нет, можешь мне поверить, я могу хранить секреты от Рахель. Расскажу тебе один секрет: если бы Рахель знала о том, что происходит у нас с моей новой ассистенткой, фройлен Виттнер, мне не жить — еще неделю назад! Прямо как ты с Евой Бергер: интрижки с медсестрами — это у нас, наверное, семейное».
Брейер исследовал доску. Замечание Макса его озаботило. Так вот как в глазах общественности выглядели его отношения с Евой. Хотя обвинение было несправедливым, он все равно чувствовал себя виноватым из-за единственного момента сильного сексуального искушения. Во время серьезного разговора несколько месяцев назад Ева сказала, что боится за него, что он готов соблазнить Берту, разрушив этим свою жизнь, и предложила «сделать все, что угодно», чтобы помочь ему избавиться от одержимости этой юной пациенткой. Разве Ева не предлагала Брейеру сексуальные отношения? Брейер не был уверен в этом. Но тут вмешался демон «НО», и в этот раз, как и во многих других случаях, он не мог заставить себя действовать. Однако он часто вспоминал о предложении Евы и тяжко вздыхал, думая об упущенной возможности.
Теперь Евы не было. И он так и не смог наладить с ней отношения. После того как он уволил ее, она не сказала ему ни слова и оставляла без внимания его предложения, когда он пытался помочь ей деньгами или с поиском новой работы. Он уже никогда не сможет все исправить и защитить ее от Матильды, но он по крайней мере мог защитить ее от обвинения Макса.
«Нет, Макс, это не так. Я не ангел, но, клянусь, я и пальцем не трогал Еву. Она была другом, хорошим другом».
«Прости, Йозеф, я, видно, просто поставил себя на твое место и решил, что ты и Ева…»
«Я могу понять, почему ты так решил. У нас были нетипичные отношения. Она была моей наперсницей, мы могли говорить обо всем на свете. Она получила ужасную награду за все те годы, что проработала со мной. Я не должен был подчиняться гневу Матильды. Я должен был встать на ее защиту».
«Тогда почему вы с Матильдой, ну, так сказать, отдалились?»
«Может, я и затаил зло из-за этого на Матильду, но это не самая серьезная проблема нашего брака. Все намного серьезнее, Макс. Но я не знаю, в чем дело. Матильда — хорошая жена. О, мне ужасно не понравилось, как она вела себя в истории с Бертой и Евой. Но в одном она была права: им я уделял больше внимания, чем ей. Но что происходит сейчас, я просто не понимаю. Когда я смотрю на нее, мне она кажется такой же красивой, как раньше».
«И?»
«И я просто не могу прикоснуться к ней. Я отворачиваюсь. Я не хочу, чтобы она подходила ко мне близко».
«А может, это не такая уж и редкость. Рахель, конечно, не Матильда, но она привлекательная женщина, но все равно меня больше интересует фройлен Виттнер, которая, скажу я тебе, похожа на жабу. Иногда, когда я иду по Кирстенштрассе, вереница из двадцати, тридцати шлюх кажется мне довольно соблазнительной. Ни одна из них не красивее Рахель, у многих гонорея или сифилис, но меня это все равно соблазняет. Если бы я был уверен, что никто меня не узнает. Я бы рискнул! Однообразная еда любому надоест. Знаешь, Йозеф, на каждую красивую женщину приходится по мужчине, который уже устал shtup[9] ее!»
Брейеру никогда не нравились вульгарные высказывания Макса, но этот афоризм не мог не вызвать у него улыбку — шурин был прав, хотя и груб. «Нет, Макс, это не скука. Не в этом моя проблема».
«Может, тебе стоит провериться? Некоторые урологи пишут о половой функции. Ты читал у Кирша о том, что диабет вызывает импотенцию? Теперь, когда табу на разговоры на эту тему снято, стало очевидно, что проблема распространена шире, чем мы думали».
«Нет, — ответил Брейер, — я не импотент. Хотя я и воздерживаюсь от секса, силы еще есть. Например, та русская девочка. И в мою голову приходили такие же мысли, что и в твою, о проститутках с Кирстенштрассе. На самом деле, часть проблемы заключается в том, что я так много думаю о другой женщине, о сексе с ней, что мне просто стыдно прикасаться к Матильде».
Брейер заметил, что откровения Макса помогли говорить и ему. Может, у Макса со всей его грубостью лучше бы получилось общаться с Ницше, чем у него.
«Но и это не главное, — услышал он свои слова, — есть что-то еще! Что-то еще более дьявольское внутри меня. Знаешь, я подумываю о том, чтобы все бросить. Я никогда не сделаю этого, но снова и снова я думаю о том, чтобы сняться с места и бросить — Матильду, детей, Вену — все. Ко мне постоянно возвращается эта безумная мысль, — причем я знаю, что она безумная, не обязательно говорить мне об этом, Макс, — что все мои проблемы будут решены, если бы я только придумал, как избавиться от Матильды».
Макс покачал головой, вздохнул, съел слона Брейера и начал готовиться к непобедимой королевской фланговой атаке. Брейер вжался в стул. Как он будет еще десять, двадцать, тридцать лет проигрывать Максу с его французской защитой и бесчеловечным королевским гамбитом?
ГЛАВА 11
ТОЙ НОЧЬЮ, УЖЕ лежа В постели, Брейер думал о королевском гамбите и фразе Макса о красивых женщинах и уставших мужчинах. Буря эмоций, вызванная Ницше, понемножку улеглась. После с разговора с Максом ему стало легче. Наверное, все эти годы он недооценивал Макса. Матильда, уложив детей, скользнула под одеяло, прижалась к нему и прошептала: «Спокойной ночи, Йозеф». Он притворился спящим.
Бам! Бам! Бам! Стук в дверь. Брейер посмотрел на часы. Без пятнадцати пять. Он вскочил с кровати — он никогда не спал крепко, — схватил одежду и вышел в коридор. Из своей комнаты вышла Луиза, но он сделал ей знак ложиться обратно. Он уже проснулся, так что мог и сам открыть дверь.
Портье, извинившись за то, что пришлось его разбудить, объяснил, что пришел мужчина за неотложной помощью. Внизу, в вестибюле, Брейера ждал пожилой мужчина. Голова его была непокрыта, и он явно пришел издалека: он запыхался, волосы его были покрыты снегом, а слизь, вытекшая из носа, замерзла, превратив его густые усы в ледяной веник.
«Доктор Брейер?» — спросил он дрожащим от волнения голосом.
Брейер кивнул. Мужчина представился как герр Шлегель, поклонился, коснувшись лба пальцами правой руки — атавистический жест, все, что осталось от того, что в лучшие времена, несомненно, было молодцеватым салютом. «В моем Gasthaus ваш пациент. Он болен, очень болен, — сказал мужчина. — Он не может говорить, но я нашел в его кармане эту карточку».
На оборотной стороне визитной карточки, которую дал ему герр Шлегель, Брейер увидел свое имя и адрес. На самой карточке было написано:
ПРОФЕССОР ФРИДРИХ НИЦШЕ
Профессор Филологии
Базельский Университет
Решение было принято незамедлительно. Он дал герру Шлегелю подробные инструкции: вызвать Фишмана с фиакром, а «когда вы вернетесь, я уже буду одет. Вы можете рассказать мне о моем пациенте по дороге к Gasthaus».
Двадцать минут спустя закутанные в покрывала Брейер и герр Шлегель ехали по холодным заснеженным улицам. Хозяин постоялого двора рассказал, что профессор Ницше жил в Gasthaus с начала недели. «Очень хороший постоялец. Никаких проблем».
«Расскажите мне о его болезни».
«Почти всю неделю он провел в своей комнате. Я не знаю, чем он там занимался. Каждое утро, когда я приносил ему чай, он сидел за столом и что-то писал. Это меня озадачило, ведь, знаете, я заметил, что он плохо видит, ему трудно даже читать. Два-три дня назад на его имя пришло письмо с базельским штемпелем. Я принес ему это письмо, а через несколько минут он спустился ко мне, щурясь и мигая. Он сказал, что у него проблемы с глазами, и попросил меня прочитать ему письмо. Сказал, что это от сестры. Я начал читать, но, прослушав несколько строчек — что-то о русском скандале, — он явно расстроился и попросил вернуть ему письмо. Я попытался было разглядеть, что написано дальше, прежде чем отдать ему письмо, но успел лишь заметить слова „депортация“ и „полиция“.
