– Сладкое? Не откажусь.
– Все настоящие мачо любят сладкое!
Розовый язычок облизывает пухлые губки. Что это? Флирт? Соблазнение?
– Что вы можете предложить?
– Из сладкого? О-о, у нас большой ассортимент!
– Я весь внимание!
– Конфеты, шоколад, вафли, клубничка-а-а…
– Клубничка, говорите?
– Хочешь?
– А ты сомневаешься?
– Какие могут быть сомнения? – она наконец поднимается. – Ой!
Поезд содрогается. Ловлю проводницу в охапку. Не удержавшись на ногах, валюсь на полку вместе с Натали. Пушкин, значит; арап в порыве страсти. Губы, руки; мягкое, влажное, доступное …
– Тебе восемнадцать есть? – шепчу я, когда получаю такую возможность.
– Паспорт показать?!
В голосе – обида.
– Не надо паспорт. Я на слово поверю.
– А если нет – тогда что?
– Тогда – статья, душечка. Мне.
– Небось, в первый раз ты про возраст не спрашивал…
– Какой еще "первый раз"?!
– Забыл, Сержик? Ай-ай-ай, скверный мальчик… Девятнадцать лет назад. Тоже в поезде. Моя мама была на год старше, чем я сейчас.
Раздолбанное купе. Пустой вагон. Зима. «Санкт-Петербург – Харьков». Стекло треснуло, в щель немилосердно дует. Бутылка перцовки – из рук в руки. Кто предложил греться под одним одеялом? Кажется, она. Было хорошо. Расстались – легко, без сожаления. Я ей рукой помахал. Ее звали… Черт, как же ее звали-то?
Наташа на нее очень похожа.
– А ведь ты был женат.
– Не был! Мы только заявление подали…
Откуда она знает?!
– Значит, "только заявление"? До свадьбы – не считается? А после? Сколько раз не считается после свадьбы?! Как тебе результат, Сержик? Я лучше мамы? Ну скажи, что лучше! Эй, ты куда?! Мы же только начали! Может, я тебе все наврала…
* * *
– Как кофе? Понравился?
Излом брови, добродушный прищур. Рафе бы еще бородку, и можно смело имя-отчество менять. На Владимира Ильича.
– Не распробовал.
Падаю напротив, отшибая зад. Моя стопка налита всклень. Жидкий янтарь колышется, играет масляными бликами. И ведь ни капли не проливается, что характерно. Ну, с богом! Плевать, что коньяк не пьют, как водку!
– Эдак вы и вкуса не распробуете! – смеется Рафаил Модестович. – Давайте-ка, Сереженька, я вам еще налью. Успокоились? Теперь с чувством, с толком, с расстановкой… Аромат обоняете? Во-о-от, – он тянет это слово на манер Лёвы. – Пригубьте, покатайте во рту. Окажите уважение благородному напитку, тогда и он вас уважит. Впрочем, что это я вас учу? Вы и сами с усами…
Коньячок и впрямь хорош. Жаль, бутылка боком стоит, этикетку не разглядеть. Повернуть? – лень. Все лень. Только стопку и могу еще держать.
– А что кофий не распробовали – это правильно. Это вы молодец. Только дурак дважды наступает на одни и те же грабли. Вам не в чем себя винить. Она ведь сама напрашивалась. Мимолетная встреча, дорожный романчик. Молодость, гормоны взыграли – с кем не бывает? Жене не признались?
– Нет.
– Мудрое решение. Лишние нервы на пустом месте. Вот, закусите шоколадкой…
И правда, чего я распереживался? Ну, чуть не трахнул веселую Натали. Так ведь не трахнул! Хватило силы воли! Врет, стерва вагонная, никакая она мне не дочь…
– Ай, молодца! Ай, умница! Не берите дурного в голову.
– Думаете?
– Наплевать и забыть. Суета сует…
– …и всяческая суета!
– Именно так, Сереженька. Радуйтесь жизни!
За окном мелькает грузная, мохнатая тень. Пока я поворачивал голову, тень исчезла. Лишь тьма, в которой мелькают глаза фонарей – желтые, хищные. Лишь отсвет далеких пожарищ на горизонте. Торфяники горят, что ли?
– Лёва мне уже предлагал – забыть! За сорок два бакса…
– Ну и зря вы отказались. Средство, не стану врать, радикальное. Но помогает. К чему изводить себя понапрасну? Тем более, когда вы ни в чем не виноваты.
– Конечно, не виноват!
– А я о чем толкую? Нам еще долго ехать, успеете понять – ни в чем нет вашей вины. Ни на грош. Поймете, родной мой, прочувствуете…
– Нет, погодите…
– Да что тут годить? Маме вы ничем помочь не могли.
– А вдруг…
– Очнулась? Вряд ли. Помните, Сереженька – сердце, оно не железное…
– Нет, ты мне зубы не заговаривай…
– Ну что вы, право! Самоедством решили заняться? Еще деда вспомните. Или одноклассника, которого в "трясучку" обыграли. У Носова родители в торговле работали. Оба. А у вас? Если уж решили всё по крохам перебрать – припомните, как вас Дикаша в "шмэн" обул. И на «счетчик» поставил. Вам еще повезло: фарцанули сигаретками, рассчитались…
– Дикаша грозился морду разбить…
– Вот-вот! Для Носова те два рубля – плюнуть и растереть. А для вас – спасение.
– Он сказал: по монетке копил…
– Мало ли что он сказал? Доверчивый вы, Сереженька.
Поезд рвался в ночь, захлебываясь гудком.
– Да что ж ты меня все время защищаешь? Тут я не виноват, тут прав, там обстоятельства заставили?!
– Я ведь адвокат, дорогой вы мой человечек! Ваш адвокат. Не забыли? Это работа моя – защищать и оправдывать. А вы мне помочь не хотите, упираетесь!
– Не упираюсь я…
– Клиент должен сотрудничать с адвокатом, доверять ему. Только тогда…
– Что – тогда? Убеди меня, Рафа! Заставь поверить! Мелочь, значит, никчемушная? Плюнуть и растереть? За какой бок меня ни возьми – всё ерунда, говорить не о чем?! Вся моя жизнь – фигня на постном масле?
– Кем вы себя возомнили, Сереженька? Гитлером? Чингиз-ханом? Чикатило, на худой конец? Вот и не переживайте. Нет за вами ничего. Ни-че-го. Даже на пятнадцать суток не наберется.
– Знаю, знаю твои дела. Ты не холоден и не горяч: о, если бы ты был холоден или горяч; но как ты тепл, то изблюю тебя из уст моих…
– Вы мне этот постмодернизм бросьте. Нечего коньяк даром переводить.
– Так ведь конец, Рафа! Конец!
– Кто вам сказал, Сереженька, что это конец? Что за глупости… Все у вас только начинается. Вам еще с этим…
– Нет, мне хватит… Ладно, еще по одной. Вот ты – адвокат, да?
– Да, милый мой. Адвокат.
– А я, значит, обвиняемый. Хорошо. А об-ви-ни-тель где? Прокурор?!
– Не кричите, все спят…
– Кто он? Где он?!
– А вы как сами думаете, Сереженька?
* * *
– Пассажир! Вставайте, пассажир!
– А?
– Курский вокзал! Вставайте, говорю…
Взлетел ежиком – тем самым, гордым, которого пнули. Пятерней расчесать волосы. Охнуть от головной боли. Протереть глаза. Прийти в себя. Все вышеперечисленное, кроме охнуть – без особого успеха. Выдернуть сумку из-под койки, прищемив палец. Охнуть еще раз, ясное дело. Покидать в сумку мелкое шмотье…
– Пассажир! Полотенечко-то оставьте! Оно казенное…
Нет, не Натали-клубничка. Другая проводница, пожилая.
…и воздвигся на перроне.
Господи, ведь это сплошная банальность – прибытие поезда. Зловещий шепот таксистов: «Машина! Недорого…» Бравые носильщики с тележками. Троица цыганок с чумазой детворой. Раздерганный похмельем бомж. Чемоданы, сумки, баулы. Москвичи и понаехавшие. Лысый коротышка в костюме.
Вздрагиваю.
– Рафаил Модестович?
– Что?
– Простите, обознался…
Нет, не он. Просто лысый. Мало ли лысых каждый день приезжает в Москву?
Когда меня разбудили, адвоката в купе не было.
Смотрю на вагон. От двери до двери бежит надпись: «Николай Конарев». Знать бы еще, кто он такой, этот Конарев… Ладно, брат, пошли в метро. На автомате: спуск под землю, карточка на две поездки, турникет, эскалатор, кольцевая… Надо же, как вчера нагрузился. В мозгу булькали недопереваренные фрагменты мутного, тоскливого сна. Кажется, я пытался сбежать в Туле, но на перроне творилось такая жуткая, такая кошмарная хня, принявшая меня с распростертыми объятьями, что пришлось бегом вернуться в вагон; дергал стоп-кран, но тот, к счастью, не сработал, братался с Рафой по крови, требовал позвать начальника поезда, чтобы взять его за бороду…
– Мужчина! Вы садитесь?
– Что?
– Стал на дороге…
Литое плечо дамы отшвыривает меня в сторону. Дама грузится в вагон метро. А я, значит, загораживаю. Нет, я не сяду. Я обожду следующий состав. Да, метро. Нет, не вокзал. Ну и что? Да хоть автобус, такси, рикша! Видите? Там, за вагонным стеклом, улыбается мне Рафаил Модестович. Машет рукой, приглашая войти. Кто это рядом с адвокатом? А сзади? У двери? Кто висит на поручне? Кто читает книгу?
Кто хочет напомнить мне обо мне?
Нет, не войду.
Надо учиться жить с этим. Иначе я весь остаток жизни простою здесь, под землей, глядя, как поезда один за другим скрываются в тоннеле. Надо учиться. Заново. Можно, я еще немножко подожду? Совсем чуть-чуть. В конце концов, куда торопиться? Как говорил Рафа: «Кто вам сказал, Сереженька, что это конец? Что за глупости…»
– Мужчина! Вы едете?
– Да.
НА ТОМ БЕРЕГУ
Печали нет на наших лицах,
Пусть мы уходим в сердце тьмы:
Ведь это все нам только снится –
Или кому-то снимся мы. [1]
