Это был тот нередкий случай, когда он верил в исполнение своих надежд не потому, что для этого были реальные основания, а просто потому, что добрый поступок лучше злого, разумное решение целесообразнее неразумного. Он мерил людей своей меркой. А они были совершенно иными и не желали меняться. Но он верил.
О возвращении декабристов он писал в конце 1835 года как о свершившемся факте:
Кто из богов мне возвратилТого, с кем первые походыИ браней ужас я делил,Когда за призраком свободыНас Брут отчаянный водил?
Это было переложение оды Горация на возвращение его друга и соратника по гражданской войне Помпея Вара. И, как всегда в таких случаях, Пушкин так сдвигал смысл подлинника, что стихи трактовали проблемы, важные для него самого. Иногда это делалось изменением нескольких слов.
У Горация сказано буквально следующее:
О, как часто ты был со мною в дни бедствий,Когда Брут предводительствовал войсками.Кто возвратил тебя квиритам,Отеческим богам и италийскому небу.
Никакого «призрака свободы» у Горация нет. Между тем именно это – смысловой центр строфы. «Призрак свободы», за которым водили отчаянные вожди, – это декабристские мечтания, которые не могли осуществиться.
Ода Горация полна реалиями его времени. Он точно говорит, что бежал с поля боя под Филиппами, где войско Брута было разбито армией Октавиана. У Пушкина большинство этих реалий отсутствует, что придает его стихам вполне современное тридцатым годам звучание.
Ты помнишь час ужасной битвы,Когда я, трепетный квирит,Бежал, нечестно брося щит,Творя обеты и молитвы?
Гораций ясно говорит, что он бежал вместе с Помпеем Варом, вместе со всем войском, – у Пушкина бежит только герой стихотворения. Иначе и быть не могло, ибо эта строфа – усиленный вариант «Ариона» – говорит о спасении поэта, в то время как его друзья-декабристы шли на гибель.
Погиб и кормщик и пловец! –Лишь я, таинственным певец,На берег выброшен грозою…
Те античные реалии, которые Пушкин сохраняет, были обычны для русской поэзии и не мешали актуальности стихов. Более того, он и здесь вводит свои прежние мотивы, окончательно проясняя смысл переложения.
А ты, любимец первый мой,Ты снова в битвах очутился…И ныне в Рим ты возвратилсяВ мой домик темный и простой.Садись под сень моих пенатов…
Ни «первого любимца», ни «домика темного и простого» у Горация опять-таки нет. Но все здесь настойчиво напоминает другие стихи.
Мой первый друг, мой друг бесценный…Поэта дом опальный,О Пущин мой, ты первый посетил.
О пенатах Пушкин упоминал часто, говоря о Михайловском.
Он не просто постоянно вспоминал о декабристах с нежностью и тоской. Он мечтал об их возвращении. Без них он был одинок. Только они могли стать настоящими его соратниками.
Но вскоре стало ясно, что царь не собирается возвращать бывших мятежников. Он слегка облегчил их участь. Но только в пределах Сибири.
8
С годами все чаще стал приходить вопрос – правильно ли он – Пушкин – повел себя в 1826 году после казни декабристов? Вряд ли он пришел к каким-нибудь определенным выводам на сей счет. Скорее всего, он рассматривал различные варианты.
В 1835 году он писал повесть из жизни нероновского Рима «Цезарь путешествовал…».
Он, возможно, начал повесть несколько раньше. Но в окончательном виде существующие страницы были написаны именно в 1835 году.
Сюжет он взял из любимого своего Тацита – гибель Петрония, автора знаменитого «Сатирикона». Уже сам этот выбор – писатель гибнет по вине тирана – вряд ли случаен, Но в сюжете, предложенном ему античным обличителем, Пушкин сделал изменения, полные личного смысла.
Тацит пишет о Петронии:
«Дни он отдавал сну, ночи – выполнению светских обязанностей и удовольствиям жизни. И если других вознесло к славе усердие, то его – праздность. И все же его не считали распутником и расточителем, каковы в большинстве проживающие наследственное достояние, но видели в нем знатока роскоши. Его слова и поступки воспринимались как свидетельство присущего ему простодушия, и чем непринужденнее они были и чем явственней проступала в них какая-то особого рода небрежность, тем благосклоннее к нему относились. Впрочем, и как проконсул Вифинии, и позднее, будучи консулом, он выказал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями».
В повести же «Цезарь путешествовал…» о Петронии сказано:
«Я уважал его (Петрония) обширный ум; я любил его прекрасную душу. В разговорах с ним почерпал я знание света и людей, известных мне более по умозрениям божественного Платона, нежели по собственному опыту. Его суждения обыкновенно были быстры и верны. Равнодушие ко всему избавляло его от пристрастия, а искренность в отношении к самому себе делала его проницательным. Жизнь не могла представить ему ничего нового; он изведал все наслаждения; чувства его дремали, притупленные привычкою. Но ум хранил удивительную свежесть. Он любил игру мыслей, как и гармонию слов. Охотно слушал философские рассуждения и сам писал стихи не хуже Катулла».
Произошел весьма существенный смысловой сдвиг – вместо светского древнеримского льва мы видим интеллектуала с «прекрасной душой», тончайшим знанием людей, утомленного своим огромным опытом, и, что самое главное, – замечательного поэта. «…Писал стихи не хуже Катулла». Пушкин конструировал личность, близкую себе. Более того, он, быть может, и ориентировался на самого себя.
Перед нами набросок повести о замечательном поэте и незаурядном мыслителе, стоявшем близко к императору и принимавшем прямое участие и управлении государством. Ведь Петроний был проконсулом Вифинии, а затем римским консулом.
Сюжет повести – история гибели этого человека.
Можно предполагать, что написанный Пушкиным отрывок – не начало повести. Во втором абзаце посланец Нерона приносит Петронию приказание «возвратиться в Рим и там ожидать решения своей участи вследствие ненавистного обвинения». Очевидно, этому отрывку должны были предшествовать страницы, рассказывающие о возникновении «ненавистного обвинения». Или же речь о «ненавистном обвинении» должна была – ретроспективно – пойти в дальнейшем.
Как бы то ни было, именно «ненавистное обвинение» и его трагические последствия – стержень повести.
Что это было за обвинение и от кого оно исходило?
Тацит пишет:
«И вот Тигеллин обращается к жестокости принципса, перед которою отступали все прочие его страсти, и вменяет в вину Петронию дружбу со Сцевином».
Сенатор Сцевин – казненный участник заговора против Нерона.
«Ненавистное обвинение» – обвинение в дружбе с участниками подавленного заговора. От кого оно исходило?
Тигеллин, человек темного происхождения, был префектом преторианцев и ведал личной безопасностью Нерона, без устали разоблачая реально существовавшие заговоры и придумывая несуществующие.
Ситуация римской повести – эпилог провалившегося заговора против императора и гибель поэта, связанного с заговорщиками.
В 1835 году, теряя последние надежды, Пушкин выстраивал собственную ситуацию 1826 года и развивал ее не в том направлении, в котором она реализовалась тогда. Поэт не договаривается с победившим заговор императором. Он гибнет вслед за своими друзьями.
В конспекте продолжения римской повести, оставшемся в бумагах Пушкина, Петроний перед смертью диктует «Сатирикон»:
«Рассуждения о падении человека – о падении богов – о общем безверии – о предрассудках Нерона…»
Пушкин ошибался. Предсмертное сочинение Петрония, обличавшее Нерона, не было дошедшим до нас «Сатириконом». Но введение в повесть этого эпизода – знаменательно. Вспомним, что – по некоторым сведениям – Пушкин, отправляясь в 1826 году на свидание с Николаем, взял с собой стихотворение, в котором называл императора убийцей. Если бы они не договорились – поэт вручил бы стихотворение властителю.
Вспомним, что в 1833–1835 годах Пушкин вел дневник, в который заносил все известные ему глупости и беззакония, совершенные Николаем. Это был прямой аналог предсмертному памфлету Петрония.
В римскую повесть Пушкин вмонтировал и свой перевод горациевской оды Помпею Вару.
Разумеется, заговор Сцевина не есть зашифрованное из осторожности название заговора декабристов. И Тигеллин не тождествен Бенкендорфу. И Петроний отнюдь не псевдоним Пушкина. Не детали важны. Важна сама выстроенная Пушкиным ситуация.
Не надо упрощать пушкинские замыслы. И в этом случае – как всегда – он ставил перед собой целый комплекс задач – стилистических, исторических, политических.
