— Ну ладно, — перебил Ларс, решившись. — Но я хочу сначала поставить в известность Фрейда. Прямо сейчас. — Он указал на видеофон, стоящий на краю стола Нитца.
Нитц поднял трубку, отдал приказ, снова повесил трубку.
— И еще вот что, — сказал Ларс. — Я теперь не один.
Нитц воззрился на него.
— Со мной теперь Лиля Топчева, — сказал Ларс.
— Она будет работать? Она может делать свою работу вместе с нами?
— Почему же нет? Талант ведь при ней. Столько же, сколько и во мне.
— Хорошо, — решил Нитц. — Вас обоих отправят в госпиталь в Бетезде, где сейчас находится старик. Возьмите ее с собой. Вы можете оба войти в этот странный, выходящий за рамки моего понимания транс. А Фрейд пока доберется сюда.
— Хорошо, — удовлетворенно ответил Ларс.
Нитц попытался изобразить улыбку.
— Для примадонны вы довольно резко говорите.
— Я говорю резко вовсе не потому, что я примадонна, — сказал Ларс, а потому, что я боюсь больше ждать. Я очень боюсь, что они доберутся до нас, пока мы здесь миндальничаем.
Глава 25
Правительственный высокоскоростной хоппер, пилотируемый тяжеловесным профессионалом, сержантом Ирвингом Блофаром, отвез Ларса обратно в Нью–Йорк, в Корпорацию.
— Эта дамочка, — сказал сержант Блофар. — Это советский дизайнер оружия? Ну, знаете, эта?
— Да, — ответил Ларс.
— И она будет работать?
— Да.
— Класс! — Это произвело впечатление на сержанта Блофара.
Хоппер камнем падал на крышу Корпорации Ларса, маленького здания среди возвышающихся колоссов.
— Да, у вас здесь действительно маленькое местечко, сэр, сказал сержант Блофар. — А все остальное под землей?
— Да вроде нет, — стоически ответил Ларс.
— Ну, что ж, я думаю, вам не нужно так уж много боеприпасов.
Искусно управляемый хоппер приземлился на знакомое поле крыши. Ларс выпрыгнул из него, бросился к постоянно движущемуся пандусу и минуту спустя уже шел по коридору к своему кабинету. Когда он взялся за ручку двери, из обычно закрытого бокового выхода появился Генри Моррис.
— Марен в здании.
Ларс уставился на него, держа руку на ручке.
— Да, — кивнул Генри. — Не знаю, откуда, возможно, через КАСН, она узнала, что Топчева приехала с тобой из Исландии. Может быть, агенты КВБ в Париже из мести намекнули ей. Черт его знает.
— Она уже добралась до Лили?
— Нет. Мы перехватили ее во внешнем общем вестибюле.
— Кто к ней приставлен?
— Билл и Эд Мак–Интайр, из отдела чертежей. Она действительно вне себя. Ты не поверишь, что это та же девушка, Ларс. Честно. Ее невозможно узнать.
Ларс открыл дверь. В дальнем конце, у окна, совсем одна стояла Лиля и смотрела на Нью–Йорк.
— Ты готова? — спросил Ларс.
Лиля, не оборачиваясь, сказала:
— Я слышала, у меня превосходный слух. Здесь твоя любовница, да? Я знала, что это произойдет. Это то, что я предвидела.
На столе Ларса зазвенел звонок, и его секретарь, мисс Гребхорн, на этот раз уже в панике, а не со смаком, сказала:
— Мистер Ларс, Эд Мак–Интайр говорит, что мисс Фейн удрала от них с Биллом Манфретти, вышла из общественного вестибюля и направляется в ваш кабинет.
— Хорошо, — сказал Ларс. Он схватил Лилю за руку, вихрем вытащил ее из кабинета и потащил по коридору к ближайшему эскалатору наверх. Она была как тряпичная кукла — совершенно пассивна. У нем было чувство, будто он тащил легковесное подобие, лишенное жизни или движения. Странное, неприятное чувство. Неужели Лиле было все равно, или просто это было уже слишком для нее? Но времени на исследование психологических причин ее инертности не оставалось. Он дотащил ее до ската, затащил на него. Они оба поднялись на крышу, где было поле и ожидающий их правительственный хоппер.
Как только они с Лилей показались на крыше, сойдя с поднимающегося наверх пандуса, на выходе из дополнительного ската здания появилась фигура. Это была Марен Фейн.
Как и сказал Генри Моррис, ее трудно было узнать. На ней был моднейший венерианский меховой плащ длиной до лодыжек, туфли на высоком каблуке, маленькая шляпка с вуалью, огромные, ручной работы серьги и, что было странно, почти не было макияжа, даже губной помады. Лицо было матового, соломенного цвета. От нее веяло могильным холодом, как будто смерть перенеслась вместе с ней через Атлантику из Парижа прямо сюда, на крышу. Смерть спряталась в ее глазах, черных, неподвижных и коварных, как у хищной птицы.
— Привет, — сказал Ларс.
— Здравствуй, Ларс, — размеренно произнесла Марен. — Здравствуйте, мисс Топчева.
Мгновение все молчали. Он не мог припомнить другого момента, когда бы он так неловко чувствовал себя.
— Что скажешь, Марен? — спросил он.
— Они связались со мной прямо из Булганинграда, — сказала Марен. Кто–то из БезКаба или их сотрудников. Но я не поверила, пока не проверила у КАСН.
Она улыбнулась, потом полезла в свою сумку, похожую на мешочек, которая висела у нее на плече, на мерном кожаном ремне.
Пистолет, который извлекла Марен, был уж точно самым маленьким из всех виденных им.
Первое, что пришло ему в голову — что эта чертова штучка была игрушкой, подделкой, что она выиграла его в десятидолларовом автомате…
Он пристально посмотрел на нем, вспомнив, что он, в конце концов, эксперт по оружию. А затем понял, что пистолет настоящий. Итальянского производства, специально для дамских сумочек.
Стоящая рядом с ним Лиля спросила:
— Как вас зовут? — Ее слова, адресованные Марен, были произнесены вежливо, взвешенно, даже доброжелательно. Это поразило Ларса, и он обернулся посмотреть на девушку.
О людях всегда можно узнать много нового. Лиля совершенно потрясла его: в этот критический момент, когда им в лицо смотрела крохотная смерть, Лиля Топчева превратилась в зрелую даму, имеющую все необходимые манеры.
Как будто она вошла на вечеринку, где присутствовали самые модные мошенники. Она возвысилась и полностью соответствовала ситуации, и ему показалось, что это было доказательством качества, сущности и смысла самого рода человеческого. Никто не мог бы снова убедить Ларса, что человеческое существо — это просто прямоходящее животное, носящее с собой носовой платок и умеющее отличить четверг от пятницы, да берите любой критерий… Даже определение Старого Орвилла, украденное из Шекспира, получило свой истинный смысл как оскорбительное и циническое пустословие.
Какое чувство, подумал Ларс. Не только любить эту девушку, но и восхищаться ею!
— Я Марен Фейн, — спокойно ответила Марен, но на нее это не произвело никакого впечатления.
Лиля с надеждой протянула руку, очевидно, в знак дружбы.
— Я очень рада, — начала она, — и я думаю, что мы могли бы…
Подняв крохотный пистолет, Марен выстрелила.
Хорошо смазанный, но в то же время ослепительно блестящий пистолет выстрелил тем, что когда–то, на начальной стадии технического развития, было известно как разрывная пуля «дум–дум».
Но патрон эволюционировал с течением времени. Он и теперь обладал одним существенным свойством: взрыв при соприкосновении с целью. Но вдобавок он делал еще кос–что. Его кусочки продолжали детонировать, производя бесконечный поток осколков, который рассеивался вокруг тела жертвы и задевал все вокруг него.
Ларс упал, скорее всего инстинктивно, отвернулся и скорчился; животное в нем свернулось в позе эмбриона — колени подтянуты, голова завернута вовнутрь. Он обхватил себя руками, зная, что он ничем не может помочь Лиле. Все было кончено, кончено навсегда. Столетия могут проноситься как капли воды в реке Времени, бесконечно. Но Лиля Топчева никогда больше не появится в череде судеб людских. Ларс думал о себе как о какой–то логической машине, построенной для холодного расчета и анализа, невзирая на окружающие условия: я не придумывал это оружие. Оно появилось задолго до меня. Этот старинный, древний монстр. Это все наследственное зло, принесенное сюда из прошлого, доставленное к порогу моей жизни и направленное, брошенное на уничтожение всего, что я люблю, в чем я нуждаюсь и что хочу защитить. Все стерто всего лишь нажатием на металлический курок, который настолько мал, что его можно просто проглотить, уничтожить в попытке прекратить его существование из–за простой жадности — жадности жизни к жизни.
Но ничто не сможет уничтожить его сейчас.
Он закрыл глаза и остался на месте. Его совершенно не заботило, что Марен может снова выстрелить, на этот раз в него. Если он что–то и чувствовал, то лишь желание, жажду — чтобы Марен выстрелила в него.
Он открыл глаза.
Никакого вверх бегущего эскалатора. Никакой посадочной площадки на крыше. Никакой Марен Фейн, никакого крохотного итальянского пистолета. Не было рядом растерзанной только что — словно оружие было злобным животным плоти, останков, липких, расчлененных, еще содрогающихся. Он увидел себя но не мог понять, почему — на городской улице, и даже не нью–йоркской. Он почувствовал перемену температуры, состава воздуха. Здесь были отдаленные горы с покрытыми снегом вершинами. Он почувствовал холод и задрожал.
