РАБОТА В ЗЕМСКОМ СОЮЗЕ
Работа моя на санитарном поезде все более и более становилась рутиной и поэтому менее интенсивной и интересной.
Я принял в свое время предложение Обще-Дворянской Организации (ОД О) работать на санитарном поезде потому, что это было первое предложение работать на армию, мною полученное, а я стремился найти такую работу поскорее. Теперь я получил гораздо более заманчивое для меня предложение от Всероссийского Земского Союза (ВЗС) работать по формированию одного из больших «передовых санитарных отрядов» этого Союза и отправиться с ним на фронт. Для начала, как и в ОДО, я должен был быть «помощником уполномоченного» (начальника отряда), а потом сделаться самому уполномоченным и начальником отряда.
Я решил принять это предложение ВЗС и написал в Москву (ОДО), прося назначить мне преемника, которому я мог бы сдать должность. Поиски заместителя продолжались более месяца. Тем временем я простудился и заболел ползучим воспалением легких. Перенес я эту болезнь, несмотря на мудрые предостережения врача, по молодости лет, на ногах и не сдавая должности. Почему я вообще выздоровел в этих условиях, при постоянных выходах из теплого вагона на морозный воздух, я не знаю, но я выздоровел. Мой заместитель, новый уполномоченный, все не ехал, я же получил телеграмму от ВЗС, требующую немедленного моего приезда в Москву, иначе предложенная мне должность должна была быть предоставлена другому лицу.
По телеграфу я испросил и получил разрешение ОДО, не дожидаясь приезда уполномоченного, временно сдать должность старшему врачу. Я так и сделал, и после трогательных (и кажется искренних) проводов со стороны всего персонала поезда я спешно уехал в Москву.
Однако мне не повезло!
Немедленно по приезде я слег от нового, гораздо более сильного воспаления обоих легких. Очевидно, мое выздоровление было непрочным. Передовой отряд ВЗС, о котором шла речь, был сформирован и ушел на фронт без меня, а мне была обещана аналогичная должность в одном из следующих отрядов.
Когда я поправился от воспаления легких, была ранняя весна, и доктор послал меня для более быстрого укрепления на месяц в Крым. Однако в Крыму я пробыл не более двух недель и снова спешно вернулся в Москву, чтобы еще раз не упустить места в новоформируемом передовом отряде ВЗС.
По-видимому, судьбе было вообще неугодно, чтобы я попал в передовой отряд. Меня ждала совсем иная деятельность, которая тогда привлекала меня куда меньше... Но очень скоро я не только перестал жалеть об этом, но был даже рад, что так вышло. Я рад этому и до сих пор. Поле деятельности, которое мне открылось, было куда шире и интереснее! И благодаря тому что я не поехал в передовой отряд, я познакомился с человеком, который оказал на меня очень значительное влияние, которого я искренно полюбил и память о котором я с благодарностью глубоко чту. Это был — Осип Петрович Герасимов.
Само наше знакомство с ним было совсем необычное. Когда я приехал в Москву, меня ждала записка от
Главноуполномоченного ВЗС князя Г. Е. Львова (будущего Председателя злосчастного Временного правительства). Кн. Львов просил меня как можно скорее к нему заехать, но не писал, в чем дело.
Князя Львова я лично знал тогда еще сравнительно мало, но очень много о нем слышал. Надо сказать — то, что я знал о нем по рассказам, было гораздо лучше, чем то личное впечатление, которое он на меня производил. В дальнейшем мое первоначальное впечатление не только не изгладилось, но, наоборот, укрепилось.
Князь Г. Е. Львов был человек безусловно способный, энергичный и, в некоторых отношениях, «ловкий». Он был умен, быстро схватывал вещи и имел здравое суждение, но ум его был не тонок, а культура его была поверхностна. Вообще, Львов определенно производил больше впечатление self made man'a, чем носителя старинной и утонченной культуры. Я думаю, что именно это заставляло многих говорить об «американизме» кн. Львова, хотя специфически американского в его характере ничего не было.
Он не только не был «великим», но даже просто крупным человеком. Он принадлежал к довольно распространенной категории людей «выше среднего», не больше, но очень многие рассматривали кн. Львова как бы через увеличительное стекло. При этом стекло это имело ту приятную для Львова особенность, что его недостатки оно не только не увеличивало, но, наоборот, преуменьшало...
В масштабе председателе губернской земской управы Львов был, вероятно, совершенно на месте, но и на этом месте я знал людей, которых считаю выше его. На должность выше председателя губернской управы кн. Львов, по существу, уже не очень годился. На самые высокие посты он определенно и совершенно не годился. Его «ловкость» и умение пускать людям «пыль в глаза» позволяли ему, однако, подняться выше нормального для него уровня. При этом кн. Львов проявлял порой совершенно неаристократическую и даже противо-аристократическую цепкость в достижении новой должности и в удержании ее в своих руках. Одной из черт «ловкости» кн. Львова было его умение скрывать свой «арривизм». Однако он пользовался трафаретными приемами, действовавшими на несколько определенных типов людей, но для других — «ловкость» и «хитрость» кн. Львова казались шитыми белыми нитками. Его приемы действовали на широкую публику скорее наподобие театральных декораций, которые производят впечатление издали, но не выдерживают более внимательного осмотра.
Может показаться странным и даже несправедливым то, что я скажу о широко признанном «организационном таланте» князя Львова. Мне он никогда не представлялся крупным организатором. В том, что у него не было организаторского таланта в государственном масштабе, все могли убедиться в 1917 году. Я помню, как, только узнав о том, что кн. Львов встал во главе Временного правительства, я сказал О. П. Герасимову: «Здесь он лопнет, как мыльный пузырь».— «Боюсь, что вы правы»,— ответил мне Герасимов. Надо сказать, что О. П. Герасимов относился к кн. Львову тоже критически, но менее резко, чем я. Это было, кажется, единственное исключение, так как Герасимов был человеком неизмеримо более резким, чем я, и обычно я смягчал его оценки людей, а не обратно. С кн. Львовым было наоборот. «Вы слишком молоды и требовательны»,— говорил мне Герасимов, когда мы разговаривали о кн. Львове.
Думаю, что дело здесь было не Столько в моей молодости, сколько в особенном моем подходе именно и кн. Львову, и не к нему одному.
Я считаю себя, вообще, довольно объективным человеком (конечно, трудно правильно судить о себе самом). Однако, когда я оцениваю людей аристократического происхождения, я должен признать, что часто теряю эту объективность. В сущности, это, может быть, наследственная и традиционная необъективность, я вновь припоминаю слова Дедушки Трубецкого: Если князь становится хоть чуточку хамом, то он хуже всякого хама». Ведь и это суждение (с которым я искренно согласен) все-таки нельзя назвать объективным!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
