— Хорошо, — покорно сказал Ковалев, — пообедаем и приступим.
Андрей Ковалев отвечал Кийко так же безразлично, как Игнатов, и боцман отнес это тоже на счет помощника. Ведь он задал тон! Если бы Игнатов прошел с Кийко по заведованиям и напутствовал старшин, все было бы иначе. Уже сбили бы лупившуюся краску, клали подгрунтовку… Эх, любо смотреть на движения широких кистей, из-под которых выступает свежая окраска, будто новая кожа корабля!
«Мечтает!» — вознегодовал боцман. Оглянувшись, он увидел, что старшина стоит без дела и разглядывает пенистый след корабля.
А Ковалев не мечтал. Думал о брате, о сестре. Неотступно вторые сутки беспокоила его их судьба. И чем дальше уходил миноносец от базы, тем тяжелее становилось у Андрея на сердце. Он повторял злые упреки, которые слышал от брата, и час от часу они казались ему справедливее. Даже настоящих слов не нашел для Ивана, а вот капитан второго ранга Петрушенко нашел…
Прибежав от брата, Андрей занялся швартовыми работами и даже глазами не поискал Ивана на пирсе подводных лодок, когда миноносец проходил мимо к выходу из гавани… Не послал брату привета и пожеланий успеха… Словно сбежал в плавание от брата-мстителя. Иван отправится не сегодня-завтра топить врагов и, может быть, не вернется… Иван будет ставить мины в водах врага, возможно, на виду острова, где мучается сестра. А он будет окрашивать свое орудие и выводить над стволом звезду в знак прежних побед.
Ковалев давно знал, что традиционные порядки усиливают боевую мощь корабельного оружия. Он всегда презирал разговоры о том, что миноносцы мало воюют. он знал, что конвоирование своих и союзных кораблей относилось к числу серьезных морских операций, и труд на коммуникациях был не менее важен, чем победа в жарком бою. Но сейчас было тяжело мириться с будничными обязанностями.
За обедом Андрей услыхал шумные разговоры в группе старшин вокруг Колтакова. Рулевой показывал карточку своей жены и звал товарищей отпраздновать рождение сына. Склоняясь над тарелкой, Андрей думал:
«Мы с Колтаковым одного сорта. Только Колтаков стремится к жене в Архангельск, а я — в Мурманск…»
Расчет Ковалева загрунтовывал ствол, и замочный, балагуря, начал накладывать шаровую краску, когда на юте появился Долганов.
Николай Ильич с утра воспользовался отдыхом от службы для своей проектной работы, порядком запущенной в последние недели. Несколько часов занятий за рабочим столом, и он испытал ни с чем не сравнимое удовлетворение. Да, работа сдвинулась с мертвой точки. Сегодня он рассчитал, что проектируемый миноносец выдержит увеличение артиллерийского вооружения и, таким образом, сможет огнем противостоять любому лидеру.
Николай Ильич приветливо поздоровался с бойцами.
— Приятно, Ковалев, накрашивать звезду. А? — И так как Ковалев молчал, добавил: — Да еще, чтобы в кружке была новая цифра.
Краснофлотцы перестали красить и ждали слов своего командира. Молчать становилось неловко, и Андрей ответил, глядя в сторону:
— Так точно, товарищ капитан второго ранга. Готовы стрелять метко.
В его словах невольно прозвучала горечь, и это не ускользнуло от внимательного слуха Долганова.
— Продолжайте работать, — сказал он, перейдя на левый борт, и добавил: — Пойдемте со мной, Ковалев.
Миноносец кренился на крутом повороте, но Долганов не останавливался: у него была твердая походка моряка, привыкшего к скользкой палубе миноносца. И все, кто был на палубе, приветствуя комдива, провожали Ковалева сочувственными взглядами. Очень многих вот так же уводил к себе на исповедь капитан второго ранга, когда командовал кораблем…
Ковалев не замечал этих взглядов. Он готовился к предстоящему разговору, потому что ясно было — командир разобрал в его ответе больше, чем он хотел сказать, и теперь не укроешься.
«Попрошу, чтоб меня откомандировали на подплав или на тральщики. Нет, обязательно на действующую подлодку», — решил Ковалев, подымаясь по трапу в каюту комдива.
Но разговор начался не сразу. Долганов скрылся за портьерой и сказал оттуда:
— Садитесь, Ковалев. Берите со стола папиросу. Сейчас приду к вам.
Он полоскался над умывальником, с наслаждением фыркал и фальшиво напевал песенку о бароне фон Пшик, а Ковалев тем временем рассматривал чертеж, изображавший миноносец. Его привлекли прежде всего орудия, попарно размещенные в башнях.
— Нравится? — спросил за его спиной Николай Ильич, и Ковалев встретился с его несколько насмешливыми, но добрыми глазами.
— Легкий крейсер? Сильный получился корабль.
— Не совсем крейсер. Но по дальности района действий перекроет «Упорный» в четыре раза. Значит, крейсерские операции выполнять сможет. Имейте в виду — корпус никакой броней не отяжелен, скорость сохранена, а водоизмещение только на двести тонн больше.
Долганов объяснял Ковалеву, как равному, знающему моряку, раскатывая новые чертежи и скручивая просмотренные. Потом откинулся в кресле и набил трубку.
— А без нашего опыта в плаваниях ни за что бы не определить, Ковалев, какой миноносец нужен на Севере. С этим миноносцем можно громить противника дальше Тромсе и Нарвика. Но вас эта перспектива не устраивает, как я понимаю. Хочется убивать фашистов сегодня, сейчас? С «Упорного»?
— Или уйти туда, где их убивают. Долганов согласно кивнул головой.
— Я это понял, Ковалев, еще на палубе, но не хотел беседовать при ваших подчиненных. Что случилось? В сорок втором году, когда мы перестали списывать с миноносцев в пехоту, вы были одним из лучших наших агитаторов. Вы умели доказать, что флот без штыка и снайперской пули тоже бьет врага. Что произошло сейчас?
Ковалев потупился:
— Я не думаю, что флот воюет мало. Ну, а наше соединение — действительно… Изредка топим подводные лодки, порой уничтожаем самолеты. И все.
— Не все, Ковалев. Вы же хорошо знаете, что без нашего конвоя много транспортов лежало бы на дне Баренцева моря. Страна теряла бы грузы, которые нужны армии, промышленности. Что у вас произошло? Лично у вас? — настойчиво повторил Долганов.
И Ковалев должен был рассказать о брате, о письмо сестры из фашистского плена, о том, что сказал Ковалеву Федор Силыч Петрушенко, и, наконец, о словах брата Ивана.
Долганов слушал, расхаживал по каюте, изредка глядя в иллюминаторы. Он помогал Ковалеву вопросами, когда тот останавливался, и даже подсказывал, когда Андрей замолкал в замешательстве. Потом Николай Ильич вытащил из-под стекла на столе карточку Наташи и положил перед Андреем.
— Вы видели мою жену, Ковалев. Она тоже хлебнула горя в оккупации. Поверьте, я страдал, как вы, как ваш брат, и также хотел немедленного прямого дела.
Андрей сам говорил брату, что надо воевать с холодной головой, но теперь у него вырвалось нетерпеливое восклицание.
— Подождите, Ковалев. Вы же не в тылу, — продолжал Николай Ильич. — Почему вы забыли о своем мастерском залпе, на котором мы учим артиллеристов флота? Сколько ваших учеников мы послали старшими специалистами на новые корабли?
Ковалев уперся локтями в колени и безостановочно вертел свою бескозырку. Самого главного не говорил комдив, да и не мог он просто заявить, как сказал Петрушенко: «Пойдем в море, и ваша сестра услышит наши залпы».
Николай Ильич почувствовал, что не переломил старшину.
— Будете подавать рапорт, Ковалев?
— Да, товарищ капитан второго ранга.
— Спишу вас, но… только на крейсер или линкор.
Ковалев поднял голову и привстал:
— Почему, товарищ командир дивизиона?
— А потому, что флоту нужна ваша сила артиллериста, а на малых кораблях вам некуда ее девать, — спокойно пояснил Николай Ильич.
Андрей вздохнул и вытянулся.
— Разрешите идти?
— Идите, Ковалев, и подумайте, что получится, если мы гуртом побежим с больших кораблей на катера и подводные лодки.
Долганов сердился на себя за то, что не нашел дороги к сердцу старшины. Очевидно, нужны были какие-то совсем другие слова. К чему, например, он разговорился о своем творчестве? Зачем расхвастался перед человеком, у которого такое горе?
Он сбрасывал в ящик стола чертежи и тетрадки, будто они жгли его руки, и недовольно откликнулся на стук в дверь, но обрадовался, увидев ладную фигуру Игнатова. С жизнерадостным старпомом он всегда ощущал себя более молодым.
— С чем пожаловал, Петр Алексеевич?
— По личному вопросу, товарищ капитан второго ранга. Сочинял несколько часов рапорт, извел бумагу и решил с вами объясниться устно.
Долганов насторожился.
— В отпуск захотел?
— Нет, не в отпуск. Хочу, чтобы вы помогли мне списаться с корабля.
Николай Ильич раздраженно повторил:
— Списаться? Только что став помощником? Не ожидал, Игнатов.
— Да мне и самому неловко. Но судите сами. Что меня после болезни направили на миноносец, я возражать не мог. Катеров было мало, а жить на базе в резерве — скука. А теперь положение совершенно другое. В прошлое воскресенье повидал я новый катер… Игрушка! Птица! Маневрен. Мореходен. В дозоре сутки может ходить. Средства связи — удивительные. Аж плакать захотелось, что я, катерник, со стороны должен глядеть. Ну, прокатили меня до бригады. Там этих игрушек — десяток. И еще лучше того, на котором шли. Я дорвался, пустили к штурвалу. Повинуется чудесно, кажется… и за самолетом угонится. Словом, комбриг меня запрашивает через офицерский отдел, предлагает отряд.
