Подождав немного, Карен поняла, что больше он ничего говорить не собирается и спросила нерешительно, испуганно:
— Дел, а зачем... кто... какая же сволочь написала эту статью?
И он ответил, очень тихо и очень спокойно:
— Моя жена.
Наступила тишина. Она хотела что-то еще сказать, но поняла, что подошла к черте, за которую нельзя было заступать. Дел медленно растянулся рядом с ней и притянул ее к себе.
— Ты вся дрожишь. Я совсем замучил тебя. От нежности, которая чувствовалась в его голосе, ей еще больше захотелось плакать.
Жалость? Нет, жалеть его было нельзя. Что бы с ним ни сделали, он был не жертвой, он победил! Победил, потому что выжил, потому что остался человеком, потому что смеялся сегодня, сидя на полу, потому что был сейчас рядом — теплый и живой, и его сердце билось у нее под рукой.
Плакать было нельзя, плакать было бы неправильно — но слезы упорно наворачивались на глаза. И Карен сделала то немногое, что могла в этот миг — протянула руку и бережно прикоснулась к его щеке.
Дел сдвинулся вниз и уткнулся лицом в ее грудь, как всегда, когда приходил в себя после кошмара, но на этот раз нельзя было сказать ему: «Это только сон.» Она обняла его голову и прижала к себе, баюкая, поглаживая и согревая, чувствуя губами влажные волосы и дыша в них теплом.
Постепенно лихорадочное биение его сердца успокоилось, дыхание стало ровнее, и Карен поняла, что он засыпает, по-прежнему прижавшись лицом к ее груди.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Проснулась она внезапно, словно от толчка. За окном было светло, Дел спал рядом, по-прежнему одетый, — они так и заснули, не раздеваясь. Карен осторожно слезла с кровати и вышла на кухню, плотно прикрыв за собой дверь.
В кухне, за дверцей, в которой она подозревала кладовку, обнаружилась крохотная комнатка с душем, из которого с первой же попытки полилась чуть теплая вода. Она быстро вымылась, не зная, надолго ли хватит воды, и надела свежее белье, наслаждаясь ощущением чистоты, охватившей все тело.
Подключила баллон к переносной плитке, похоже, стоявшей здесь с незапамятных времен, и поставила воду для кофе. Пока вода закипала, достала припасы, предназначенные для завтрака — яйца и ветчину, вчерашние булочки. Заварив кофе, медленно выпила чашку и вышла на улицу.
Солнце уже ярко светило, было тихо, только где-то щебетали птицы. В гладкой темной воде озера отражались стоящие по берегам сосны. Карен прошла за дом и села на лодку, глядя на воду.
До сих про она сознательно гнала от себя воспоминания о вчерашнем рассказе Дела, боясь расплакаться. Она давно знала, что жизнь жестока и несправедлива, может быть, даже слишком давно. Смерть, кровь, боль — все это ей приходилось видеть, и все-таки... И все-таки именно за него ей было обидно до слез.
Он все время спрашивал, не боится ли она его. Из-за этого? Но неужели он винил себя хоть в чем-то, или считал, что она может не понять?
Убийца... опасный маньяк... — и его посмели так назвать?! Как можно было это сказать, подумать, поверить? Он же самый добрый, самый порядочный, самый лучший человек на свете!
Когда Дел впервые привез ее к себе домой, она не сомневалась, что он, так или иначе, предложит ей переспать с ним, что бы он там не говорил. Она хорошо видела, что он хочет ее, и готова была расплатиться с ним за ночлег, за ужин и за Джейка тоже. Но он не воспользовался ситуацией, и ее предложение было уже не платой. Той ночью Карен подняла, как ему плохо, страшно и одиноко, попыталась помочь тем немногим, что могла сделать, и никогда, ни на минуту не пожалела об этом.
Жажда насилия? Это у него-то? Бред, несправедливый и жестокий бред, и как можно было сказать ему такое?!
Они были вместе уже три месяца... три месяца и двенадцать дней, — она помнила каждый из этих дней. И ни разу Дел не повысил на нее голоса, не сорвал настроение, не сделал больно.
Он возился с ней во время болезни — поил, держал за руку, утешал. И не отдал в больницу, хотя мог, — и врач говорил, что так будет лучше, она сама слышала. А он не отдал и терпеливо лечил эти уродские волдыри, и радовался, когда ей стало лучше. И кормил ее с ложечки, и неумело жарил яичницу, такую жесткую и такую вкусную, и не сердился на все ее капризы.
За что, почему с ним поступили так жестоко? Он почти никогда раньше не упоминал о своей семье — Карен чувствовала, что ему неприятно об этом говорить. Теперь многое понятно, но какой же надо было быть тварью, чтобы ударить так больного измученного человека!
Война есть война — это хотя бы понятно. И в Колумбии, это тоже была война,— хотя было страшно даже представить то, о чем он рассказывал. Ей тоже когда-то выпало чувствовать себя беспомощной и терпеть издевательства, долго, очень долго, может быть, поэтому она так хорошо понимала его.
Карен вдруг подумала, что, возможно, и он когда-нибудь смог бы понять и принять то, что пришлось сделать ей, но привычный страх заставил ее отбросить эту мысль.
И тут, повернув голову, она увидела, что Дел стоит на тропинке, глядя на нее, в джинсах и выцветшей темно-красной ковбойке, и, возможно, стоит уже давно. Прядь волос, как всегда, падала на лоб, и он улыбался своей обычной, доброй и чуть насмешливой улыбкой, приподняв бровь.
Ее словно омыло теплой волной, на душе стало легко и радостно. Поняв, что она его, наконец, заметила, Дел шагнул к ней.
— Вот где ты от меня прячешься!
Карен прижалась к нему и с облегчением вдохнула знакомый запах, чувствуя, как большие теплые руки легли на ее спину. Он тихо рассмеялся.
— Ну, что, тебе еще не надоело общество неудачливого шпиона и опасного сумасшедшего?
«Он еще может шутить над этим!» — подумала она, а вслух сказала, нежным и мурлыкающим тоном:
— Скажи, а сексуальным маньяком тебя никогда не называли?
Дел слегка отодвинулся и посмотрел ей в глаза.
— Нет, так, кажется, пока еще не называли. А что, ты что-нибудь замечаешь... такое?
Ее руки сами потянулись вверх, — взъерошить ему волосы, потрепать, погладить по шее.
— Замечаю. И это, кажется, заразно, вчера у меня уже приступ был. Ты не знаешь, с чего бы это?
— А ты просто геронтофилка! — он захохотал, не пытаясь остановиться.
— Это еще что такое? Он продолжал смеяться.
— А это вот такая молодая и красивая девушка, которая может польститься на старого, небритого и заляпанного смолой полуголого типа, вроде меня. Кстати, ты мне напомнила — у нас же с вчера одно незаконченное дело осталось.
— Какое?
— Страшно важное! Опробовать кровать, — и потерся об нее, чтобы она прочувствовала, что он уже готов к испытанию.
