— Быть может, — сказал Филипп, чтобы смягчить тревогу Роберта Чернина, — я поддамся чарам какой-нибудь индусской красавицы и она будет потчевать меня по пробуждении медом своих губ вместе с пчелиным.
Чернин расхохотался.
Сен-Фарго же решил про себя усовершенствовать свою социальную маску и больше не уступать порывам симпатии. А также воздерживаться от философских разглагольствований.
— Вот домашний тиран и выдал себя! — продолжал смеяться Роберт фон Чернин.
— А быть может, я найду там секрет вечной молодости, — добавил Сен-Фарго с притворной напыщенностью.
— Вечной молодости? Так ты это ищешь?
— Конечно. А ты, неужели ты можешь смириться со смертью?
От этого неожиданного вопроса лицо Роберта Чернина словно осунулось. Молодой, красивый, полный жизни, он, очевидно, никогда не думал о смерти. А значит, она и не существовала.
17. КАРЛОВИЦКИЕ СЮРПРИЗЫ
В Вене, рассчитав обоих своих слуг, маркиз Филипп де Сен-Фарго исчез, уступив место графу Готлибу фон Ренненкампфу, уроженцу Ливонии.
Ему требовалась передышка. Он избегал академий фехтования и верховой езды, где мог лишь повторить свой пражский опыт, приятный, но бесполезный. На первый взгляд люди из высшего общества пользовались широчайшей свободой, но в действительности как в Праге, так и в Лондоне и, без сомнения, во всех остальных местах они жили в окружении незримых крепостных стен. И разглядывали чужестранца из-за зубцов и бойниц — со сдержанной, но от этого не менее пристальной нескромностью. Заверения в дружбе и привязанности тут были всего лишь кличем завоевателей. К подобным победам он испытывал безразличие.
К тому же постоянное общение с этими людьми ничему бы его не научило, и он в конце концов приобрел бы их дурные светские манеры. Они говорили только о делах того или иного двора, о войне, о лошадях, об охоте, собаках и браках. Те же заботы, что и у людей их класса в Лиме или Мексике. И, без сомнения, то же бессердечие.
Смотрели ли они еще на звезды? Или на цветы?
Он подумал о друге Бриджмена, об этом Ньютоне, который установил причину, по которой звезды не падают на Землю, а Земля на них.
И написал Бриджмену письмо:
«Дражайший Соломон!
Вдали от Лондона мне стало ясно, что с вами я за один день узнавал больше, чем со всей знатью Европы за неделю. У меня впечатление, что я попал в логово болтливых волков. Они приветливы со мной лишь потому, что принимают меня за своего. Как можно, чтобы голова была так пуста и при этом так переполнена "шумом и яростью", как вы говорите, цитируя вашего Шекспира.
Путешествие пока шло хорошо, по крайней мере если забыть о дорогах Европы, которые ужасны, и о каретах, которые вызывают дурноту. Мы уже три раза теряли колесо и чуть не оказались в канаве. Порошки доброго доктора Джеремайи успешно отгоняли клопов, а мои книги — скуку.
Я по-прежнему намереваюсь отправиться к туркам, поскольку это единственное средство добраться до Индии. Буду писать вам всякий раз, как представится надежный случай доставить письмо.
Адресую вам мои самые теплые воспоминания.
В Вене, 18 мая в год Господень 1729.
Готлиб фон Ренненкампф
P. S. Как видите, теперь я ливонец».
Он заплатил большую серебряную монету, чтобы послание было доставлено по назначению почтовой каретой фирмы «Турн унд Таксис»; поскольку требовалось пересечь Ла-Манш, это стоило дороже.
Граф фон Ренненкампф провел неделю в гостинице близ собора Святого Стефана, ожидая, пока прояснится в голове. В сумерках, в сопровождении нового слуги, крепкого парня по имени Альбрехт, он пешком спускался к Дунаю и ужинал в таверне колбасой с картошкой или же заказывал рагу в вине, которое, похоже, было тут непременным блюдом.
Жизнь в Австрийской империи была спокойной: отбившись меньше века назад от турок, да и от европейцев, ничуть не менее хищных, чем считались османы, подданные Карла VI вновь обрели вкус к свободе.
К свободе, то есть к отсутствию страдания, причиненного рабством и необходимостью подчиняться чужим вкусам — даже если это просто навязанная компания и беседа.
К вечеру, особенно в конце недели, старые и молодые австрийцы устраивали гулянья: танцевали и пели хором под оркестрики из трех-четырех музыкантов; мелодии были заразительные, чаще всего веселые, порой грустные, напоминающие мечтательное покачивание. Готлиб фон Ренненкампф не раз давал монету, чтобы ему повторили понравившийся отрывок. Погода становилась все теплее, увеселения вызывали жажду, так что люди пили чуть отдававшее дымком вино токай.
С разрешения своего хозяина Альбрехт танцевал, а в конце концов и сам граф уступил, особо не церемонясь, приглашению какой-то молодой прачки.
Новый слуга отличался одним несомненным достоинством — говорил, только когда хозяин обращался к нему, и, поскольку обладал житейским складом ума, никогда не изрекал глупостей и чаще всего воздерживался от пустых рассуждений, придающих людям вид педантов или дураков.
— Куда собираемся, хозяин? — спросил он как-то вечером.
— К туркам.
— Я так и думал, хозяин. Тогда, наверное, лучше бы не болтать об этом, пока не окажемся у них. Здешние считают турок прямо чертями из пекла. Я слыхал от местных старожилов, что турки за любой пустяк человека на кол сажают. Кол входит через естественное отверстие, а выходит через неестественное. Прямо через темечко, говорят.
Альбрехт ожидал увидеть на лице графа фон Реннен-кампфа реакцию на эти ужасы, но просчитался. Готлиб давно заметил, что Альбрехт поладил с первой служанкой гостиницы, миловидной вдовой, чей муж погиб как раз в бесчисленных войнах с турками; видимо, от нее и исходили сведения.
— Речь идет о войне, Альбрехт, — ответил он. — В некоторых обстоятельствах христиане поступали не лучше. А мы воевать с турками не собираемся. Так что я не опасаюсь. Ни тебя, ни меня не ждет участь, которую ты описываешь.
— Очень хорошо, хозяин. В таком случае могу я предложить, чтобы мы спустились к Черному морю на корабле? Как я понял, по суше через австрийские земли к туркам добираться неудобно, лучше по Дунаю.
Готлиб обдумал предложение: оно было заманчиво еще и тем, что избавляло от дорожной тряски, пыли и ночевок в сомнительных гостиницах, кишевших клопами и мышами, не говоря о прочем. Альбрехт опередил вопрос своего хозяина:
— Тут есть довольно вместительные посудины, с одной или двумя каютами, а то и больше. В них и спать можно, по крайней мере коротать там ночь. Мы могли бы прямо завтра выбрать себе что-нибудь такое во Фрейденау.
