— Угу, — лаконично ответил сержант.
— Кого же? — раздраженно спросила я. — Скажите же что-нибудь!
— Сказать я могу только одно — под вас усиленно копают. Эмберги знает о компьютере?
— Знает.
— Полагаю, и Таннер в курсе?
— Да.
— Черт, — пробормотал Марино. — Теперь кое-что прояснилось.
— Например? — У меня начинался приступ паранойи. Думаю, детектив заметил, как меня затрясло. — Что конкретно прояснилось?
Марино не отвечал.
— Что прояснилось? — не отставала я.
Он медленно поднял на меня глаза.
— Вы действительно хотите это знать?
— Думаю, мне лучше быть в курсе. — Я говорила спокойными голосом, хотя страх уже почти перешел в панику.
— Ладно. Скажем так: если Таннер узнает, что мы с вами сегодня катались по городу, он, пожалуй, отберет у меня полицейский значок.
У меня глаза округлились от изумления.
— Не может быть!
— Еще как может. Сегодня утром я зашел к нему в управление. Таннер отозвал меня в сторону и сказал, что он и другие шишки намерены покончить с утечками информации. Таннер, мать его, велел мне держать язык за зубами. Можно подумать, я когда-нибудь трепался! Но он сказал еще кое-что — и вот это-то и показалось мне полным бредом. Дело в том, что мне теперь нельзя сообщать никому из вашего офиса — проще говоря, вам — информацию по последним убийствам.
— Что?
Марино точно не слышал.
— Ни слова о том, как идет следствие, или о том, какие версии появились у полиции. В общем, вы ничего не должны знать. Таннер приказал нам только получать от вас информацию о вскрытиях и экспертизах, а вам ничего не рассказывать. Он сказал, что и так уже прессе известно слишком много, и единственный способ прекратить этот бардак — ничего не обсуждать с теми, кого убийства не касаются непосредственно…
— Да, конечно, — перебила я. — И все же я-то здесь при чем? Раскрытие этих убийств входят в мою компетенцию — они что, забыли об этом?
— Успокойтесь, — мягко сказал Марино. — Мы ведь с вами сидим в этой машине, разве не так?
— Да. — Я взяла себя в руки. — Да, конечно.
— Мне вообще на Таннера с его приказами плевать. Может, он распсиховался из-за вашего компьютера. Или просто не хочет, чтоб полицейских можно было хоть в чем-то заподозрить.
— Пожалуйста…
— Или тут дело в чем-то еще, — пробормотал Марино себе под нос.
В любом случае он не собирался делиться со мной своими подозрениями.
Марино резко переключил передачу, и мы поехали к реке, к югу от Беркли-Даунз.
Следующие десять минут — а может, пятнадцать или двадцать, я не засекала, — прошли в молчании. Я с безразличным видом смотрела в окно. Мне казалось, что со мной сыграли злую шутку, что меня не посвятили в некую тайну, которая для всех остальных уже давно не тайна. Ощущение, что со мной никто не желает иметь дела, становилось невыносимым. Я была на грани истерики и уже не могла поручиться ни за правильность своих суждений, ни за свою сообразительность, ни даже за собственный рассудок — короче, вообще ни за что.
Мне оставалось только размышлять о жалких остатках того, что всего несколько дней назад казалось успешной карьерой. Меня и моих подчиненных обвинили в разглашении информации. Мои попытки провести модернизацию подорвали мою же систему строгой секретности.
Даже Билл больше мне не доверяет. Теперь вот и полицейским запретили со мной общаться. Кончится все тем, что я стану козлом отпущения — на меня свалят все ошибки и промахи, которые были допущены при расследовании последних убийств. Эмберги, пожалуй, придется освободить меня от занимаемой должности — не сейчас, так в недалеком будущем.
Марино бросил на меня взгляд.
Я и не заметила, что мы уже припарковались.
— Сколько досюда миль? — спросила я.
— Откуда?
— Оттуда, откуда мы приехали, — от дома Сесиль.
— Ровно семь целых четыре десятых мили, — бросил Марино, даже не взглянув на спидометр.
При дневном свете я едва узнала дом Лори Петерсен.
Он казался нежилым, пустым, заброшенным. Белый сайдинг на фасаде в тени казался темным, бело-голубые жалюзи выглядели тускло-синими. Лилии, что росли под окнами, кто-то вытоптал — наверное, следователи, прочесавшие каждый дюйм в поисках вещественных доказательств. На входной двери трепыхался обрывок желтой ленты, еще недавно огораживавшей место преступления, а в траве — ее, кстати, давно следовало постричь — виднелась банка из-под пива, очевидно выброшенная из проезжавшей мимо машины.
Лори жила в скромном аккуратном домике — такие в Америке предпочитают представители среднего класса. Подобных домов полно в каждом маленьком городке, в каждом недорогом районе. В таких домах люди начинают самостоятельную жизнь. Их покупают выпускники вузов, только что получившие хорошую работу, молодожены или пенсионеры, дети которых выросли и уехали, — а потому большой дом стал не нужен.
Почти в таком же доме — он принадлежал неким Джонсонам — я снимала комнату, когда училась в медицинском университете в Балтиморе. Как и у Лори Петерсен, у меня был сумасшедший график — я выскакивала из дому рано утром и зачастую возвращалась только вечером следующего дня. В моей жизни были только книги, лаборатории, экзамены — одни сменялись другими, и, чтобы выдержать все это, требовались недюжинные душевные и физические силы. Как и Лори Петерсен, мне никогда не приходило в голову, что некто неизвестный может отнять у меня жизнь.
— Доктор Скарпетта! — Голос Марино вывел меня из транса. Сержант смотрел на меня с интересом: — Что с вами?
— Извините, я не слышала, о чем вы говорили.
— Я спрашивал, как вы думаете, можно ли плясать от районов, где жили жертвы. Ну, вы же составили себе мысленную карту убийств?
— Мне кажется, районы, где жили убитые женщины, — не зацепка, — рассеянно ответила я.
Марино пожал плечами. По рации он сообщил диспетчеру, что скоро будет. Рабочий день закончился. Поездка — тоже.
— Десять-четыре, семь-десять, — доносился из приемника голос Гордона Лайтфута.[17] — Восемнадцать-сорок-пять, солнце у тебя в глазах, завтра наша песня вновь будет здесь звучать…
Где-то выли сирены, раздавались выстрелы, бились машины.
Марино попытался пошутить:
— Что-то у вас в глазах солнца все меньше и меньше. Тут уж не до песен, верно, док?
Я закрыла глаза и начала массировать виски.
— Конечно, все не так, как прежде, — сказал Марино. — Черт, все совсем не так.
9
Луна казалась шаром из молочно-белого стекла, который то и дело выныривал в просветах между деревьями. Я ехала по улицам своего района. Было удивительно тихо.
На дороге трепетали тени от густой листвы, испещренный слюдой тротуар поблескивал в свете фар машины. Воздух был чистый и теплый — хотелось открыть все окна или пересесть в автомобиль с откидным верхом. Я же, наоборот, заблокировала двери изнутри, закупорила окна и включила кондиционер.
Да, прежде я бы назвала такой вечер волшебным, чудесным и еще бог знает каким, но сейчас именно тепло, которое я всегда любила, заставляло меня напрягаться и нервничать.
Картины прошедшего дня стояли у меня перед глазами, как вот эта луна, и были не менее яркими. Они преследовали меня, не отпускали. Я снова видела скромные домики в разных районах города. Как, по какому принципу преступник выбирает жертвы? Явно выбор его не случаен — в этом я не сомневалась. Должна же быть какая-то закономерность! Из головы у меня не выходили «блестки», которые мы обнаруживали на телах всех женщин. У меня не было никаких доказательств, но я верила, что «блестки» и есть то самое недостающее звено, связывающее маньяка с его жертвами.
Но на этой уверенности моя интуиция и застопорилась. Я попыталась развить мысль насчет «блесток», однако в голове точно заклинило. Являлись ли «блестки» той самой ниточкой, что должна была привести нас в логово преступника? Может быть, маньяк имел дело с «блестками» на работе или на отдыхе — и именно на работе или на отдыхе он вступал в контакт с женщинами, которых потом убивал? Или, что еще более странно, «блестки» были как-то связаны только с жертвами?
Возможно, «блестки» присутствовали в домах убитых женщин, или у них на работе, или на них самих. Например, женщины покупали у маньяка нечто, содержащее «блестки». Одному богу известно, что это за дрянь. Не можем же мы отсылать на экспертизу буквально все, что человек держит в доме, или в офисе, или еще где-нибудь — в ресторане или в спортзале, — тем более что мы сами не знаем, что ищем.
Я повернула на свою улицу.
Не успела я припарковаться, как Берта открыла входную дверь. Она стояла на освещенном крыльце — руки в боки, сумочка болтается на запястье. Это означало, что она уже на низком старте. Даже думать не хотелось о том, как вела себя Люси.
