Дора сказала это каким-то особенным голосом, который сразу проник в мозг, и Пэйс быстро открыл глаза.
Он, несомненно, был без сознания несколько дней. Свет лампы окружал нимбом светлые кудри, а нежные черты лица терялись в тени. Тем не менее, он разглядел губы, изогнутые, как лук Купидона, прекрасные, похожие на жемчуг зубы, задорный носик и большие, с длинными ресницами, голубые ангельские глаза. Интересно, а где же крылья?
Закрыв глаза, он сумел произнести связную фразу:
– Ангелов в аду не бывает.
– Но если его обитатели не безнадежны, то им как раз там самое место.
Пэйс едва не рассмеялся. Его упрямый ангел поступил бы именно так: сошел бы в преисподнюю, чтобы спасти черта. Но там, где он был сначала, Пэйс забыл, как смеются. И у него вырвался крик, когда она повернула руку взглянуть, насколько серьезна рана.
– Да, некоторое время тебе придется воздерживаться от боевых схваток, – заметила она, колыхаясь над ним в сером тумане. И Пэйс не мог сказать, звучит ли в этих словах печаль или наоборот. Да ему и некогда было думать об этом – он изо всех сил цеплялся за саму возможность думать.
– Не отнимайте ее! – опять предупредил он. Эти слова Пэйс с большей яростью выкрикнул несколько дней или недель назад, когда приказывал своим солдатам вырвать его из госпиталя и погрузить в поезд.
– Но она скоро сгниет, и ты вместе с ней, тоже ответила девушка без обиняков.
– Тогда пусть и я умру. – Пэйс знал, что сказал именно то, что хотел, но усилие совсем лишило его возможности сказать что-нибудь еще. Да, он предпочитает смерть существованию, которое едва мог себе сейчас представить. Он видел, как четырнадцатилетнего мальчика-барабанщика разнесло в кровавые клочья при взрыве. Он видел, как женщина погибла в море огня, отказавшись бросить свой дом и все имущество. Он видел, как его ближайшие соратники гибнут, с вывалившимися внутренностями, от снарядов и пуль, которые должны были бы поразить его самого. Он видел, как повозки, доверху нагруженные оторванными и отрезанными руками и ногами, едут ко рвам для захоронения этих останков. Пэйс уже забыл, почему и за что сражается, но беспощадно продолжал убивать, чтобы не убили его самого. Если смерть означала мир и покой, то он к ней готов.
Дора горестно наблюдала за тем, как Пэйс соскользнул в лихорадочное бесчувствие, и качала головой, рассматривая кровавые клочья мышц и обломки костей, – все, что осталось от некогда прекрасной в своей мужественности, сильной руки. Она не была врачом. Она мало что могла – так, почистить рану, наложить повязку. И взглянула на Джексона, который тревожно маячил в дальнем углу.
– Надо постараться найти доктора. Я ничего не могу больше сделать, только устроить его поудобнее.
– Но доктор отрежет руку, – протянул Джексон. – А это правая рука. Без нее он больше не сможет ни стрелять, ни драться.
– Неужели без этого жизнь ничего не стоит? – сердито возразила Дора. – Может быть, Пэйс был бы гораздо счастливее, не умей он стрелять и сражаться. Приведи доктора.
Джексон пошел выполнять приказание. Дора осталась сидеть около умирающего молодого солдата. Если бы она могла думать о Пэйсе вот так, отстранение, она бы как-нибудь справилась и с этой трагедией. Она бы могла срезать с него окровавленные, грязные лохмотья формы и не думать об этом исхудавшем, горящем в лихорадочном огне обнаженном теле. Конечно, сила еще оставалась в мощных мышцах груди, но Дора видела Пэйса цветущим и здоровым и знала, что тело, лежащее перед ней, жалкая пародия на то, что было прежде. Сколько времени он провалялся в фургонах и поездах, прежде чем был доставлен домой? Когда он ел в последний раз? Не надо бы об этом думать. Надо притвориться и сделать вид, что она не знает, каким он был прежде.
Лихорадка усилилась. Пэйс бормотал проклятия и сопротивлялся ее прикосновениям. Дора смачивала ему лоб прохладной водой, затем вымыла его всего. Скромность воспрещала ей поднимать простыню у пояса и ниже. Она еще никогда не видела тело обнаженного мужчины. Ее пациентами всегда были женщины и дети или мальчишки-подростки с ушибами и ожогами, не требовавшими, чтобы для лечения надо было раздеваться. Она еще никогда не прикасалась к мужскому телу. Но он был весь грязный, и от него несло такой же вонью, как от свиней в загоне. Она не могла оставить его так и лежать в грязи.
Решительно, притворившись, что она Клара Бартон, Дора приподняла простыню и стала не глядя, на ощупь, работать мочалкой. Если она не будет смотреть, то, может быть, это не грешно. Она же видела, в конце концов, младенцев-мальчиков и знала, что мужчины устроены иначе, нежели женщины.
Да, но мужчины – не мальчишки. Дора вспыхнула и отдернула руку, коснувшись мощных чресел. Закусив нижнюю губу, она заставила себя продолжать. Он без сознания. Он грязен и от него пахнет. А она няня. И сможет сделать все как надо.
Ей было нелегко, однако постепенно, не приподнимая простыни, она вымыла его, как только могла чисто. Пэйс перестал бормотать во сне и лежал так тихо, что Дора могла подумать, будто он умер, если бы кончиками пальцев не ощущала биение его сердца. Зачарованно она смотрела, как тихо поднимается и опускается его грудь. На груди вились темные волосы, и у нее даже пальцы заныли, так ей хотелось потрогать их. Да что с ней, с ума она, что ли, сошла после этого несчастья с Пэйсом?
Дора не могла представить себе, как будет жить без Пэйса, хотя это просто безрассудство с ее стороны. Ведь он ей никто. И никогда никем не был. Он не раз и не два очень ясно дал ей это понять. Это она была одержима им, и совершенно непонятно почему. И уж он точно никогда ее не поощрял. Он просто видел ее, когда другие не замечали, протягивал ей руку дружбы, единственный из всех всегда имел для нее доброе, вежливое слово, когда другие относились к ней пренебрежительно. И она воздвигла на этом шатком, хрупком основании грандиозное здание своей мечты, поставила в зависимость от Пэйса всю свою жизнь, даже зная, что мужчина, внешне добрый, все равно живет, творя жестокость и насилие. Да, она сошла с ума.
Сознание того, что Пэйс лежит умирающий, разрывало ей сердце. Потускнели в памяти дни веселого детства. Музыка смолкла. Драгоценная кукла, все еще спящая у ее подушки, перестала существовать. Больше ничто не имело значения. Без Пэйса жизнь становилась бессмысленной. Да она была уже лишенной смысла. И это открытие сейчас, у постели Пэйса, потрясло ее гораздо больше, чем Дора могла предполагать.
Почему же раньше она всего этого не понимала? Пэйс просто предлог. Ему почти тридцать лет, он хорошо известный адвокат, офицер армии северян, и он жил все это время такой насыщенной, разнообразной, открытой миру жизнью, которую она и вообразить не могла. И она связала все свои надежды именно с таким человеком? Да, она живет в мире волшебных грез, как ей и говорил Дэвид. И ей припомнился юноша, который толковал о голубых птичках и кормил леденцами маленьких девочек.
