Складывается впечатление, что этому мастеру всё по силам. Как он сам говорит: "Тридцать лет рисую и все тридцать лет учусь". Сейчас он всё больше пишет акрилом и темперой, продолжает работать в графической технике цветного карандаша. А ещё ему интересна акварель. "У меня есть желание показать, что если художник - профессионал, он должен уметь делать всё. Все эти реплики "у меня не складывается", "я не могу придумать" - всего лишь отговорки. Я не понимаю, что значит "образ не родился". Надо нарисовать, предположим, Фемиду, берёшь и рисуешь Фемиду. И портрет сделаешь, и кафе распишешь, и на большом холсте нарисуешь, если ты - художник-профессионал". Впрочем, пару раз мастер предложения отклонял, потому что они противоречили его нравственным устоям. Отказался, к примеру, проиллюстрировать книгу, в которой высмеивались древние славяне[?]
Когда же он всё успевает? "Мне иногда кажется, что я проживаю одновременно несколько жизней: директорствую, курирую работу художников Дубны, занимаюсь собственным творчеством. Но именно это придаёт мне смелость при принятии решений, именно это развязывает мне руки". Вести такую насыщенную жизнь без надёжного тыла невозможно. Жена Юлия - не только этот самый надёжный тыл, но и главный критик художника Александра Пасько. У него до сих пор лежат работы, которые она забраковала, руки не доходят их поправить. А правит мастер до той поры, пока жена не произнесёт долгожданную фразу: "Ты молодец!" Есть основание доверять ей, ведь она - тоже художник, училась вместе с ним. Ещё в художке преподаватель советовала ребятам жениться только на человеке своего круга. Тому совету Александр очень благодарен. Юлия преподаёт на художественном отделении школы искусств "Вдохновение", которую возглавляет её муж. Сама она не выставляется, но тот, кто видел работы её учеников, наверняка отметил их мастерство - явно рукой ребёнка водит очень талантливый художник-педагог. Художественный дар родителей передался детям. Сын Арсений изучает дизайн и графику в Московском государственном университете культуры и искусства. Дочь Тася только что поступила в художественную школу, рисует увлечённо и, на взгляд отца, неплохо. Да и может ли быть иначе, если растёшь в семье художников и с двух лет знаешь, что такое темпера?
"Я вывел для себя критерий, - говорит Александр Пасько, - если так называемое художественное произведение удовлетворяет критиков как профессионалов и при этом нравится широкой публике, то оно - произведение искусства. Если одна из этих составляющих выпадает, то какое же это произведение искусства?" Этому кредо Александр Пасько и следует, хотя признаёт, что оно, возможно, подходит не каждому художнику, но для него это главный ориентир.
Светлана КОЗЛОВА,
ДУБНА
Небо белое, как глина
Небо белое, как глина
Диалог о Филипе Ларкине (фрагменты)
Переводческая "кухня" остаётся за пределами текста, который попадает к читателю очищенным от творческих мук, длительных поисков соответствий на другом языке и в иной поэтике. Мы имеем редчайшую возможность "подглядеть", как работают переводчики. Алексей Макушинский, [?]Георгий Яропольский размышляют о подходах к переводам Филипа Ларкина, которого в 2003 г. Общество поэтической книги назвало самым любимым читателями из послевоенных поэтов Великобритании, а газета The Times в 2008 году - лучшим британским писателем послевоенной эпохи.
М. - Поэт Филип Ларкин (1922-1985) в России пока почти неизвестен, и при разговоре о нём неизбежно возникает проблема перевода. У Ларкина каждый звук взвешен, каждое слово продумано, а я вынужден переводить его жалкой прозой. Постараюсь, чтобы эта проза жалкой и оставалась, иными словами - благозвучие перевода приносится в жертву близости к оригиналу. "Поэзия" при такой процедуре, разумеется, исчезает. Сам же я открыл его для себя, читая двуязычную, с параллельным немецким, тоже прозаическим переводом, антологию английской поэзии XX века.
Я. - Да, при стихотворном переводе неизбежны потери. Но "подстрочный перевод никогда не может быть верен", - заметил Пушкин. А вот в стихах, несмотря ни на что, возможны удивительные компенсации[?] Впрочем, могут сосуществовать оба подхода.
М. - Ларкин в упомянутой антологии открылся мне на стихотворении Next, Please ("Следующий, пожалуйста"), относительно раннем, 1951 года, одном из самых пленительных и самых безнадёжных его стихов: "Мы все стремимся к будущему, все надеемся на лучшее, вот и приучаем себя к ожиданию; дурная привычка. И что-то, в самом деле, всегда приближается, каждый день мы говорим себе: после, когда-нибудь[?] и смотрим с берега, как всё ближе подходит крошечная, ясная, сверкающая армада обещаний. Как медленно они движутся! Как много времени теряют, отказываясь поторопиться! И всегда они оставляют нас с нашим разочарованием, потому что, хотя ничто не задерживает их и мы так ясно видим их склонённые снасти, сверкающую медь, и каждый канат в отдельности, и флаг, и на носу корабля фигуру с золотыми грудями, ни один корабль не пристаёт, на якорь не становится; ещё не успев сделаться настоящим, он уже превращается в прошлое. До самого конца мы все верим, что каждый подойдёт, и пристанет, и выгрузит на берег все блага, которые заслужили мы нашим долгим и преданным ожиданием. Но мы ошибаемся. Только один корабль ищет нас, неведомый, с чёрными парусами, с громадным, без птиц, безмолвием за кормою. В его кильватере вода не пенится и не бьётся".
Жалкая проза, я знаю. А интонация у этих стихов поразительная, с их безнадёжным выводом - выпадом - последней, короткой строки после трёх длинных в каждой строфе. Одно из самых прелестных и безнадёжных стихотворений Ларкина. В действительности не одно, но многие из самых пленительных его стихов оказываются и самыми безнадёжными. Противостоит ли что-нибудь их безнадёжности? Их же пленительность и противостоит. "Сумрак" развеивается "элегантностью фразировки".
Я. - Если это и проза, то проза всё-таки не "жалкая". Только, по-моему, принцип близости к оригиналу не вполне соблюдён: у Ларкина ведь wretched stalks оf disappointment, а не просто "разочарование". Эти wretched stalks я перевёл бы как "жалкие кочерыжки" или "огрызки". А название перевёл бы как "Следующий!". Потери, конечно, неизбежны: так, присутствующие в оригинале tits ("сиськи") пришлось перевести просто как "грудь", а чтобы это компенсировать, я ввёл грубоватую лексику в других местах ("прёт", например). Вот что получилось:
Следующий!
Ждать жизни лучшей, будущей, иной
становится привычкою дурной.
Всё время что-то близится; не лень
мнить: через день,
следя с утёса, как в заливе флот -
отчётливый, искрящийся - плывёт[?]
Как медлят обещаний корабли!
Быстрее бы могли!
Но жалкие огрызки всякий раз
порушенных надежд в руках у нас:
хоть видим флаг, блеск меди, шкот любой
и носовой
фигуры позолоченную грудь, -
корабль, не бросив якорь, длит свой путь,
едва сегодня ставши, во вчера.
Вновь до утра
мы ждём: пристанет, выгрузит нам тьмы
благ жизненных, что заслужили мы
долготерпеньем преданных собак.
Но всё не так:
один к нам прёт - чьи паруса черны,
за чьей кормою чайки не слышны,
в кильватере которого всегда
лишь гладкая вода.
Читая свой перевод максимально отстранённым взглядом, я всё-таки не ощущаю в нём такого уж беспросветного уныния и безнадёжности. Как, впрочем, и в оригинале.
М.: Очарование стихов Ларкина не разрушают ни безнадёжность, ни прозаизмы. Всё это остаётся на смысловом уровне и компенсируется чем-то иным (звуком, ритмом, тайной дистанцией между автором и текстом). Иногда он, не так уж часто, употреблял грубую лексику - в знаменитом стихотворении, к примеру: "Они задалбливают тебя, твои мама и папа. Они, может, и не хотят этого, но они это делают[?] Они передают тебе свои собственные недостатки и добавляют ещё некоторые, специально для тебя придуманные. Но и их, в свою очередь, задалбливали придурки в старомодных шляпах и пальто, которые (придурки) "половину времени" (перевожу буквально) были слащаво-строгими, а половину хватали друг друга за глотку". А вот великолепная концовка: "Поколения передают несчастье друг другу. Оно углубляется, как прибрежный риф. Выбирайся (из всего этого) как можно скорее, и сам не заводи детей". Это "выбирайся", лишённое определений, заставляет вспомнить буддистско-шепенгауэровский "круговорот-смертей-рождений", из которого можно выбраться с помощью аскезы и медитации, чтобы вновь не рождаться, выйти из игры, разорвать покрывало Майи, погрузиться в нирвану[?]
