И Олдай-Мерген повел тумен на полночь, потому что Гурцат, верховный хаган, приказал ему поступить так. Олдай-Мерген выполнил приказ, но еще раз убедился в том, что Гурцату неведом закон смены степных поколений и о том, как перемещаются по миру сны, верховный хаган тоже не знает. Но Олдай-Мерген знал, что гораздо хуже будет не выполнить приказ, ибо если снов не хватает на всех, то вскоре случится война и тогда будет меньше людей, или коней, или верблюдов и волков, или худо станет расти трава, и степь станет умирать или занедужит, и это будет плохо. А раз так, раз этот мир плох, его нужно исправить. Он сделал, как сказал Гурцат, как сделал это и четыре весны назад, отправившись с послами, зане его законом, законом степи, было речено: «Этот мир надо исправить, ибо он плох!»
Он повел тумен, но его воины были теми, кто пришел с поколением, следующим за его поколением. Они больше ценили звуки, чем запахи, и потому их путь не был равен пути Олдай-Мергена. Они должны были пройти его сами, пройти на ощупь, словно сквозь безвидную ночь, чтобы примерить на себя незнакомые сны, определяясь в пути не по запаху, как это делал Олдай-Мерген, а по звуку. Это было не поколение волков, ищущих запахи в непостоянстве ветров и потому рыскающих разными путями, каким было поколение Олдай-Мергена. Это было поколение соколов, псов, коней и верблюдов, идущих на звук одного голоса — голоса хозяина, который мог быть невидим и неощутим, но обладал властным зовом. Это было поколение братства, а не поколение стаи, хотя сами они не сознавали этого и не видели различия между стаей и братством. И братство их было сильнее стаи, и поэтому Олдай-Мерген дал им искать свой путь по уже знаемой им стране — иначе они не стали бы его слушать: им был неведом язык запахов, а голос у них был другой, и им не нужен был голос слабого поколения, поколения стаи.
Он, Олдай-Мерген, всего лишь на шесть или восемь весен был старше их, но он чувствовал межу во времени, разделявшую поколения. И он лишь следил за ними и временами подсказывал, так чтобы они подумали, будто он собрался заменить им звук хозяйского голоса, за которым они следуют, не сознавая того. Потому-то венны и не могли совладать с одним туменом мергейтов: они столкнулись с поколением степи, вскормленным на сочных и жестких травах, вместе с коим поколением шел человек, знавший запахи времени и способный к языкам чужих стран, потому что и запах каждой страны говорит на ее языке. И он, как старый волк, не ошибался, идя по следу. Войско мергейтов вышло на искомую дорогу.
Но здесь и случилось то, чего не могли предугадать ни тот, кто внимает запахам, ни те, кто следует звуку. Произошло так, что страна веннов сменила язык, и он сделался нов и непонятен всем, и, чтобы попробовать и изучить его, требовалось время. А его неоткуда было взять, поскольку никто еще не знал, в чьих руках вечность в этой стране, а в чьих — время. Из чащ вышли те, кого Олдай-Мергену пришлось признать сильным поколением веннов, а он помнил и знал лишь слабое. И в этом поколении был некто из прежнего поколения. Некто, который подобно ему, Олдай-Мергену, знал, как подсказать поколению сильных безошибочный путь, так чтобы они не заподозрили, будто кто-то решил подменить голос, за которым они идут. Или не голос, а то, чему следовали теперь венны.
И нечто новое вторглось в сны темника Олдай-Мергена. Табун лошадей, бегущий за травами перекати-поля, послушными шальным ветрам, лижущим соляные глыбы в пустыне и оттого прилетающим в степь с соленым языком и нутром, полным жажды, табун, гнавший перед собой ночь и несущий в гривах рассвет, табун, на пути коего не смеет встать даже могучий черный бык, вдруг почуял неведомого врага, более страшного, чем степной волк. Теперь Олдай-Мергену снилось ущелье, подобное тому, что вело к полям и виноградникам Аша-Вахишты сквозь горы, но гораздо более мрачное и безлюдное. И ветер дул уже навстречу, и запах его был горьким, полным полыни и тоски, которая была острее, чем режущая руки осока страны вельхов. Что-то надвигалось из будущего сквозь это ущелье, и уже не разбитые войска народа, почитающего пламя, должны были стоять в этом ущелье вместо камней, перенимая у них твердость, но новое поколение степи, которому Олдай-Мерген не принадлежал и не знал, чего от него ждать. И назад по ущелью выхода не было, потому что там, в прошлом, стояли поверженные предыдущими поколениями мергейтов армии и теперь их воины были голодны до крови степей и поколение, не знавшее обычаев волка, не знало и того, как их победить.
И тогда Олдай-Мерген еще яснее понял неизбежность двух исходов: или два ветра — из прошлого и из будущего — ударят в грудь и в спину воинам степи с силой двух разъяренных жеребцов, мчащихся друг на друга по весне, во время гона. И эти вороные ошибутся и пролетят каждый в свою сторону, не причинив друг другу ни малейшего вреда, но тот, кто окажется между ними, будет повержен и втоптан в песок. Иной выход был в том, чтобы мергейты, пришедшие в страну лесов здесь, на полночи, в страну гор и винограда на восходе, в страну холмов на полночь и восход, сменили шерсть и войлок на лен и хлопок и надели бы прежние одежды только тогда, когда сели бы в деревянной столице на полночи и в каменных столицах на восходе и полудни. И степь приняла бы их снова — перед самой смертью — и положила в свои могилы, и новые поколения признали бы в них отцов и дедов.
И так случилось, что навстречу им вышло новое поколение страны лесов.
Говорят, что Бренн с отрядами вельхов, составлявших глазную конную силу его и Качура войска, зашел на Олдай-Мергена со стороны Светыни и не пропустил к реке никого, кроме головных сотен Тегина, которые ушли слишком далеко вниз по реке, до самого Нечуй-озера.
Еще до того, как ушей идущих по пути победы мергейтов достиг звон колец на вельхских кольчугах, они уже поняли, что сегодня после битвы им придется слушать не звуки поступи своих вороных, а шорох волчьих лап по траве и мху. Они услышали волчий вой, полный тоски — тоски по крови — и полынной горечи. Так горько дышали лошади врагов, вскормленные полынью этой войны. Они услышали этот запах, потому что кто-то сумел войти в их сны и сны их отцов, и сквозь те трещины в вечности, что появились от черной грозы, впустил в сны детей отцовские сны, и, вместе с умением различать запахи, дал детям знание о времени, и знание это было горьким.
Они вдруг поняли, что есть они, и есть их отцы, и будут их дети, и для всех степь будет пахнуть и звучать иначе — и, значит, она не вечна, и не вечны семь небес над нею и девять земель под ней. И каждый из них ощутил себя одиноким волком на разгуле ветров, несущих каждому его запах, и единство их поколебалось. И поколение веннов — поколение закона волчьей стаи — было обречено победить тех из поколения мергейтов, кому выпал жребий примерить шкуру одинокого волка на тело жеребца, принадлежащего табуну.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
