Так или иначе, Хазарский каганат, старый враг Руси, был повержен. Славянские невольники стали свободными людьми, те из них, кто ещё помнили волю, получили возможность вернуться в родные края. Славяне Дона и Кубани, те самые славяне с горы Кавк ибн аль Факиха, из бесправных, забитых данников-полурабов превратились в полноправных подданных великого князя русов. В руинах лежали белокаменные «кондоминиумы» «белых хазар», под стенами которых их «чёрные» земляки торговали своими детьми. Опустели рабские торжища Византии и Багдада. Над Предкавказьем теперь довлела власть русских князей Тьмутороканя. Первым из них, известным нам, был сын Святослава, имя которого византийский хронист Скилица передаёт как «Сфенго» (Свен? Звенко? Звяга?). Мы ничего не узнали бы о его существовании — русские летописцы молчат о нём, — если бы в 1015 году в крымских владениях Восточного Рима не вспыхнул мятеж и к власти не пришёл крещёный хазарин Георгий Чула. Пока Восточно-Римская империя собиралась с силами, мятежники уже были разбиты силами русов, во главе которых стоял «брат архонта россов Владимира», загадочный «Сфенго». Он разбил мятежников и лично пленил Чулу. Вряд ли о сделал это из тёплых чувств к православной империи, да и сам, судя по молчанию чернецов-летописцев и явно нехристианскому имени, скорее всего был язычником, но вот появление по соседству государства, управляемого хазарином, пусть трижды крещённым, очевидно, очень не понравилось русскому правителю Тъмутороканя. Паамять о Хазарии, зловещем чуде-юде, тёмном царств Кошерищ, была ещё слишком свежа.
Что до отца загадочного «Сфенго», то Кавказ не забыл его, и народы, освобождённые от нависшей над ними туши рабовладельческой империи, присматривались к его походам не без сочувствия. Так, армянин Стефанос Асохик в X веке утверждает, что русы великого князя Святослава Храброго пришли в дунайскую Болгарию не как захватчики — как изображают дело хронисты Восточного Рима и, вслед за ними, наши «объективные» историки — а как союзники и защитники болгар от византийских завоевателей.
Снова иноземные летописцы оказываются более справедливыми и почтительными к нашим предкам, чем их потомки. Чем мы.
Глава 5. Дербентская эпопея эмира Маймуна и его русской дружины
Снова в Дербенте. Невезение эмира начинается с имени. Синоним для демократии. Интрига ширваншаха. Демократия торжествует. Загадочное письмо. Русы приходят на помощь. Падение демократии. Ширван ставит на фанатизм. Осаждён в своём городе. Выбор эмира Маймуна. Благодарный дружинник. Возвращение.
Нам с гуриями рай сулят на свете том.И чаши, полные пурпуровым вином.Красавиц и вина бежать на свете этомРазумно ль, если к ним мы всё равно придём?
Вместо злата и жемчуга с янтарёмМы другое богатство себе изберём.Сбрось наряды, прикрой своё тело старьём —Но и в жалких лохмотьях — останься с царём.
Омар Хайам, XI в.
Возвращавшись в Бердаа, возвращаемся мы, читатель, и в Дербент, к его древней двойной стене, замыкающей Железные Ворота Кавказа. В 80-е годы X века в Древнем городе правил эмир Маймун бен Ахмад Абд аль Малик. Правителю этому, человеку во многом достойному и храброму, всю жизнь не очень везло. Началось это едва ли не с имени — я не знаю, кто такой был его отец Ахмад и по каким соображениям он дал несчастному сыну жуткое имя Маймун, что по-арабски означает… обезьяна. Унижая, что у мусульман обезьяна — символ нечистого (само наше слово «обезьяна» восходит к арабскому имени дьявола, «абу зин» — отец греха), выбор имени вряд ли можно назвать удачным; человеку, награждённому им, просто на роду было написано ссориться с мусульманскими богословами и нарушать их строгие предписания. В частности, эмир Маймун имел ту же злосчастную приверженность, что, согласно летописному преданию, отвратила его современника, равноапостольного великого князя киевского Владимира Святославича, от принятия — с последующим введением по всей Руси — ислама. Проще говоря, правитель Железных Ворот любил выпить. Правь он иной мусульманской страной или в другое время, эта незначительная, в общем, слабость сошла бы ему с рук — мусульманское духовенство умело быть снисходительным к недостаткам повелителей. Через пять с лишним веков после правления эмира Маймуна турецкий султан Селим II даже получит прозвище Маст — пьянчуга, что не мешало ему несколько десятилетий спокойно править своим государством. Конечно, Оттоманская империя — не крохотное княжество на севере Кавказа, а XVI век — не X. Но и в X столетии попадались владыки, пренебрегавшие запретом пророка на хмельное. Так повелителя правоверных халифа аль-Муктадира, того самого, что отправил ибн Фадлана послом в страну волжских булгар, современники вообще не заставали трезвым. Ко всему прочему, Дербент был слишком соблазнительным куском для соседей. Все эти обстоятельства — предосудительные для истинного мусульманина склонности легкомысленного эмира и чересчур уж выгодное геополитическое расположение его небольшой державы — не сулили эмиру со странным именем беззаботного царствования.
Для начала он рассорился с верхушкой городской общины Дербента, так называемыми «раисами», оскорбляя их благочестие своим буйным поведением. Как любая демократия, в борьбе с «тираном и деспотом» Маймуном раисы Дербента были готовы торговать родным городом, что называется, оптом и в розницу. Демократия и измена вообще могут показаться синонимами историку — ведь, скажем, в Италии, во времена Пунических войн, управляемые аристократами города-союзники Рима сумели остаться верными клятвам предков, а вот демократии Италии просто наперебой распахивали ворота перед африканскими полчищами Ганнибала. В Афинах после расширения гражданских прав во время греко-персидских войн дошло до того, что горожане изгнали из города правителя, попытавшегося перевести деньги из зрелищного фонда в оборонный. Это удалось лишь Демосфену — но было поздно, дружины македонского горца Филиппа уже стояли под стенами Афин. Точно так же «худые мужи вечники» позорно сдали Господин Великий Новгород азиатской Московии. Так что демократия всегда готова торговать своей страной — лишь бы было, кому продать. На стратегически важные Железные Ворота Кавказа покупатель нашелся мгновенно.
На владения Маймуна точил зубы его южный сосед ширваншах — знакомый нам Мухаммед ибн Ахмад, тот самый, что ходатайствовал перед Святославом или его наместником за беженцев из сокрушённого русами Хазарского каганата. Поскольку возведённые мастерами-устодами Хосрова Ануширвана двойные стены «Железных ворот» были крепковаты для армии его княжества.
Мухаммед ибн Ахмад пошёл естественным для восточного человека путём хитрой интриги. Он щедро поддерживал городских старейшин Дербента, подпитывая в них недовольство разгульным правителем. Все ли старейшины знали, под чью дудку пляшут, — неизвестно, но то, что с отстранением эмира от власти и фактическим переходом её в руки раисов ширваншах Мухаммед не торопился войти в город, говорит не то о том, что многие раисы не знали, на кого работают, не то о недоверии ширваншаха к своим союзникам. Эмир сидел под домашним арестом, городом управляли раисы, ширваншах, не торопясь пожинать плоды своей интриги, улаживал, по всей видимости, какие-то свои дела.
Между тем арестованный «демократами»-раисами эмир не терял времени даром. Он сумел отыскать способ снестись с русами. Где и когда правитель мусульманского Дербента успел свести дружбу с северными язычниками, остаётся по сей день неясным. Очень возможно, что Маймун стакнулся с пришельцами ещё в дни падения каганата; возможно также, что эмир наладил связи с новыми соседями уже после того, как Волга стала «Русской рекой».
Письмо, точнее, весточка, посланная заточённым собственными подданными эмиром своим языческим союзникам, скорее всего, сохранилось до наших дней. Вот что пишет арабский писатель ибн аби Якуб эль Недим около 988 года: «Русское письмо. Некто, словам коего я могу доверять, рассказывал мне, что один из династов с горы Кабк (так, как мы помним, арабские авторы называют Кавказ. — О. В.) посылал его к владетелю русов и заметил по этому поводу, что они имеют письмо, которое нарезывается на дереве. При этом он вынул кусочек белого дерева (некоторые исследователи видели в этом „белом дереве“ бересту, а в самом письме — первое упоминание знаменитых берестяных грамот. — О. В.), который мне и подал. На нём были вырезаны письмена, изображающие, не знаю — слова или отдельные буквы». После этих слов эль Недим приводит ряд загадочных значков, ставших головной болью многих поколений учёных с тех пор, как петербургский академик X. М. Френ опубликовал их в 1836 году. Сам Френ ограничился замечанием о сходстве этих письмен с… синайскими письменами древнего Ближнего Востока. Датский государственный советник и профессор Финн Магнуссен в 1841 году попытался прочесть загадочную надпись с помощью «младшего футарка», рунического алфавита эпохи викингов, в чём нет ничего странного, учитывая, что наши собственные историки уже тогда громко кричали о «норманнском начале русской истории» — скандинавские исследователи были бы просто глупцами, отказавшись от такого роскошного подарка. Удивительней же всего, что, взявшись читать надпись эль Недима рунами, датчанин прочёл её как «slovianin», то есть славянин. Зачем «скандинавский» рус выдал мусульманину бирку с надписью «славянин», датский профессор не пояснил, а жаль. Хотелось бы уловить логику этого поступка — или хотя бы логику рассуждений учёного.
