«Я знаю, где вы. Там вы, с вашим любовником, конечно, счастливее, чем были с вашим мужем. Участь ваша решена: я вас не стесняю более, предоставляю вам полную свободу; вы можете оставаться там сегодня, завтра и всю жизнь. Через час я пришлю к вам ваши вещи. Я не хочу вас ни укорять, ни преследовать; может быть, я сам виноват, что осмелился искать вашей руки, и не знаю, по каким причинам, против вашего желания, получил ее».
Написав это письмо, Павел несколько минут сидел на одном месте, потом встал, быстро вошел в комнату матери, которая сделалась его кабинетом, и взглянул на бритвенный ящик… Но в это время что-то стукнуло. Павел вздрогнул, обернулся, и глаза его остановились на иконе божьей матери, перед которой так часто молилась его мать-старуха. Он бросился перед образом на колени. Выражение лица его умилилось, спасительные слезы полились из глаз. Долго, и как бы забыв все, молился Павел, а потом, заметно уже успокоившись, вышел в гостиную, позвал к себе горничную Юлии и велел ей собрать все вещи жены.
Чтобы хоть несколько оправдать совершенно неприличный поступок Юлии, я должен вернуться назад и объяснить нижеследующие обстоятельства.
Мы видели уже, как в последний раз расстался Бахтиаров с Юлией. В продолжение целой недели он не ездил к Бешметевым, но, видимо, беспокоился о здоровье Лизаветы Васильевны, потому что каждый день стороной наведывался о ней. Напрасно Юлия посылала к нему за книгами, писала к нему полные отчаяния записки: Бахтиаров книги присылал, но сам не ехал и приказывал сказать, что он болен и никуда не выезжает. «Я пойду к нему; для его здоровья я решусь на все! Пусть он поймет, как я его люблю, – может быть, он, бедненький, умирает теперь, и я должна забыть все». Приняв такое намерение, Юлия, как и прежде, начала переживать муки ада. Не сознавая почти ясно того, что делает, призвала она кучера, дала ему ни с того ни с сего пять рублей на водку, а часов в шесть вечера, велев заложить лошадь и выехав из дому, приказала везти себя к Бахтиарову. Дорогой, впрочем, она придумала: «Приду, взгляну на него, скажу ему, что я пожертвовала для него всем, чтобы только видеть его, и тотчас же уеду домой».
Между тем как Юлия принимала и исполняла свое намерение, губернский лев, как говорится, проводил этот день глупо. Поутру он встал, от скуки ли, или от чего другого, в дурном расположении духа и часу до двенадцатого хандрил, а потом придумал, для рассеяния, угостить свою особу завтраком на крепкую руку. Вследствие чего призван был повар, который объявил, что у него готовится необыкновенного свойства бифштекс, который и был тотчас же спрошен, и к оному потребованы бутылки две вина. Часу ко второму пополудни все это было употреблено дочиста, а затем, пообедав, насколько достало сил, Бахтиаров под пасмурную погоду заснул и часу в шестом проснулся уже в совершенно дурном состоянии духа и с неимоверною жаждой, которую он и решился утолить холодным шампанским с сельтерскою водой. В это самое время лакей доложил, что приехала какая-то дама. Бахтиаров едва успел запахнуть надетое на нем широкое пальто, как явилась Юлия. Она вошла немного сценически, как входят трагические актрисы в последних актах драм.
– Ты, конечно, не ждал меня, – сказала она, беря франта за руку, – но я пришла, чтоб видеть тебя, – продолжала она, усаживаясь на диван и устремляя на льва отчаянно нежный взор.
Не знаю, что думал Бахтиаров; но только несколько минут он глядел на гостью с довольно странным выражением.
– Неужели ты и теперь сомневаешься в моей любви?
– Юлия! Я вас очень рад видеть, – проговорил, наконец, хозяин, – позвольте, впрочем, я скажу, чтобы никого не принимали.
И вслед за тем, вышед на несколько минут, он вернулся к своей гостье и уселся рядом с нею.
– Право, вы очень милы, – продолжал он, – что решились посетить меня в моей хандре. Долой вашу шляпу и давайте ваши ручки, – они удивительно хороши.
– Я к тебе на минуту; я хотела только тебя видеть, и прощай.
– Вот пустое! Куда вам торопиться-то? Кто может знать, что вы у меня?
– Я сама знаю, какие я глупости делаю, и никогда себе этого не прощу.
– Пустое вы говорите, Юлия! Какие это глупости. Малый! Давай нам скорей шампанское и воду. Выпейте со мною вина, я сегодня в удивительном расположении духа пить вино.
– Но ты ведь болен, друг мой, – может быть, тебе это будет вредно.
– Мне вино никогда не бывает вредно. Мы с вами будем пить вместе.
– Я не могу.
– Вот пустяки. А если я буду просить у вас как жертвы?
– Если требуешь как жертвы – изволь; но только сейчас же поедем ко мне.
– Хорошо.
Вино было подано.
В это самое время подано было также и письмо Павла к Юлии, которая, прочитав его, побледнела и передала Бахтиарову. Тот, в свою очередь, тоже заметно сконфузился.
– От кого же он узнал? – проговорил он после нескольких минут размышления.
– Я не знаю, – отвечала Юлия.
Бахтиаров вошел в залу. Стоявший в лакейской кучер объяснил ему все.
– Он сам здесь был у крыльца, – сказал Бахтиаров, возвратившись к совершенно растерявшейся Юлии.
– Что мне теперь делать? – спросила она.
– Вам надобно ехать.
– Я боюсь, Александр, – возразила Юлия, – поедем вместе со мной; скажем, что мы катались и я к тебе заехала на минуту.
– Вот прекрасно! Вы хотите, чтобы при вас же была дуэль.
– Ах, я боюсь, Александр!
– Что ж вы боитесь?
– Я не знаю. Я прежде его никогда не боялась. Если он, меня убьет?
– Вот что выдумала! Много что побранитесь, еще сами прикрикните на него и скажите, в самом деле, что катались.
– Я скажу, что тебе дала лошадь, а сама где-нибудь была.
– Ну и чудесно.
Юлия встала, надела шляпку, но остановилась; ей, видно, очень не хотелось ехать.
– Ах, Александр! До чего ты меня довел! Что теперь со мною будет?
– Вы сами очень неосторожны, Юлия.
– Вот прекрасно! Я же виновата. Ты ужасный человек; ты решительно не понимаешь меня. Как же мне быть осторожной, когда я одним только тобою дышу, когда ты моя единственная радость? Я ненавижу моего мужа, я голоса его слышать не могу! Что же мне делать? Научи меня, как разлюбить тебя.
– Можно любить и быть более скрытною.
– Нет, Александр, я не могу скрываться, я сегодня же скажу ему, что я люблю тебя, и пусть он делает, что хочет, – пусть убьет меня, пусть прогонит. Я решительно не могу без тебя жить. Друг мой, милый мой! Возьми меня к себе, спаси меня от этого злодея; увези меня куда-нибудь, – я буду служить тебе, буду рабою твоею.
– Все это иллюзии; вы, Юлия, еще слишком молоды.
– Нет, друг мой, это не иллюзии, а любовь. Послушай, если муж меня прогонит, разве ты не обязан меня взять к себе? Разве ты уже не отнял теперь у меня доброго имени?
– Вам пора ехать, Юлия.
– Если он меня прогонит или будет кричать, я сегодня же приду к тебе. Я не в состоянии с ним жить.
Бахтиаров ни слова не сказал на это. После нескольких минут нерешительности Юлия уехала.
– Черт возьми! – проговорил сам с собою губернский лев. – Эта сумасшедшая женщина, пожалуй, навяжется мне на руки. Она совершенно как какая-нибудь романическая героиня из дурацкого романа. Надобно от нее решительно отвязаться. Я предчувствую, что она сегодня непременно придет. Уехать разве куда-нибудь? Так завтра приедет; надобно как-нибудь одним разом кончить. Напишу я к ней записку и отдам Жаку, чтобы вручил ей, когда пожалует. Даже комнаты велю запереть, чтобы в дом не пускали, а то, пожалуй, усядется да станет дожидаться.
Решив таким образом, Бахтиаров тотчас же написал записку к Юлии:
«Я не могу принять вас к себе, потому что это повлечет новое зло. Муж ваш узнал, – следовательно, наши отношения не могут долее продолжаться. Увезти вас от него – значит погубить вас навек, – это было бы глупо и бесчестно с моей стороны. Образумьтесь и помиритесь с вашим мужем. Если он считает себя обиженным, то я всегда готов, как благородный человек, удовлетворить его».
Бахтиаров позвал человека, оделся, отдал ему записку и велел передать ее Юлии, если она приедет; про себя велел сказать, что он уехал на несколько дней и приказал запереть комнаты.
Догадливый Жак смекнул, в чем дело. Он тотчас же запер двери и, закурив сигарку, уселся на рундуке крыльца.
– Матушка Юлия Владимировна! Ваше высокоблагородие! Заступитесь за меня, сделайте божескую милость, примите все на себя: вам ведь ничего не будет. Я, мол, его через силу заставила. Ваше высокоблагородие! Заставьте за себя вечно бога молить!
Все это говорил кучер, везя Юлию домой, которая и сама была в таком тревожном состоянии, что, кажется, ничего не слышала и не понимала, что вокруг нее происходит; но, впрочем, приехав домой, она собралась с духом и довольно смело вошла в гостиную, где сидел Павел.
– Что это такое значит ваше письмо? – проговорила она, снимая шляпку и садясь на диван.
Павел, видно, не ожидавший жены, встал в недоумении при ее приходе, а при последних словах решительно остолбенел.
