— Попробую объяснить иначе, — Торма приняла задумчивость Ширы за непонимание. — Прозревание, арбитр, это не пассивный процесс. Оно отличается от того, как видит глаз, который поглощает свет, упавший перед этим на неподвижную книгу. Астропаты вкладывают в прозревание свою силу, и то, что они воспринимают, обладает собственной жизнью. Вам, наверное, объясняли, почему Бастион был перестроен изнутри так, чтобы стирать псайк-следы? Это сделано для того, чтобы чувствительные астропаты, оказавшись там, где произошло нечто ужасное, не могли случайно прозреть случившиеся и вновь испытать его в собственном разуме… Почему вы улыбаетесь, мадам арбитр?
«Вновь испытать его в собственном разуме. Я права, я знаю это. Иначе и быть не может».
— Просто так, Иланте. А теперь объясните мне, почему во время прозревания маршрута Отранто были замечены мужчина и женщина.
Торма моргнула и громко вздохнула, сначала от изумления, а затем от боли.
— Мужчина и женщина, — повторила Кальпурния, глядя на неё, — повелитель и его женщина. Когда псайкеры, пытавшиеся исследовать маршрут Отранто, добились своего, то доложили, что видели мужчину и женщину, а также чувствовали страх. С чего бы они стали говорить о повелителе и его женщине, Иланте? Трудно уйти от мысли, что астропаты имели в виду Мастера Отранто и его новую успокоительницу Торму Иланте. Трудно уйти от мысли, что причиной страха и смерти повелителя стало возвращение обезумевшей женщины на Черном Корабле. Взбешенная расставанием с господином капитаном Ведриэром, который, судя по всему, был ей небезразличен, она вонзила Отранто нож в сердце. Стали бы псайкеры говорить о повелителе и его женщине, если бы не видели их лиц, Иланте? Поэтому вы пытались отговорить меня от идеи получить четкие портреты?
Торма держалась превосходно, но, опять же, подумала Шира, её ведь обучали контролировать эмоции.
— Смею утверждать, арбитр, что вы неверно понимаете суть прозревания, — очень осторожно заговорила успокоительница. — Псайкеры видят там вещи, не столь очевидные для нас с вами: эмоции, энергии, образы, соотношения, символы, изменения — всё в пересекающихся слоях. Один из моих прежних астропатов как-то раз пытался мне это объяснить. Он говорил: «Возьми событие, которое прозреваешь, представь его в стольких поэтических, аллегорических, символических формах, скольких сможешь, выложи каждую в витражном окне, поставь окна в ряд друг перед другом, а за последним зажги прожектор. Теперь встань напротив них, и, посмотрев на все разом, попытайся разобраться в образах и понять исходное значение». Точнее он объяснить не мог. И не забывайте, что в восприятии псайкера это значение часто оказывается намного более запутанным, и врезается в него, будто пуля между глаз. Значительная часть обучения астропатов посвящена успокоению и контролю собственных разумов, поскольку то, что входит в них, может напрочь лишить их рассудка, если они не выделят нужные значения и не перейдут…
— К высиранию информации из своих мозгов, — закончила Кальпурния, и Торма моргнула от её грубости. — Гм. Кем был тот астропат, о котором вы говорили? Кажется, он неплохо облекал все эти концепции в слова.
— Он погиб пять лет назад, мэм, — немного сухо ответила Иланте. — Скажем так, ему в голову пробралось нечто, не имеющее права там находиться.
— Понятно. Я… сожалею о его преждевременной смерти.
— Спасибо, — наступила пауза. — Арбитр? Эти люди, которые… отвели меня на дромон, они были из Инквизиции, верно? Я раньше встречала других её агентов и узнала форму лицевой пластины.
— Да, — вздохнула Кальпурния. — Да, из Инквизиции, вы правы.
— Они были поляристами?
Шира ощутила холод в голосе Тормы. На лице успокоительницы читалось беспримесное отвращение.
— Откуда вам известен этот термин, Иланте? Вы только что резко ухудшили свое положение, так что вам придется найти чертовски хорошее объяснение.
— Поляристы, — начала Торма, — расползаются повсюду. В Астропатике их немного, но зато во Флоте полно, а Экклезиархия в районе Хироса просто кишит ими, как червями. Говорят, что эта зараза растет и внутри Инквизиции, поскольку монография Тоннаби распространяется, как лесной пожар по сухостою. Ведриэр рассказывал даже, что встретил в Коэллоу-квинтус капитана другого Черного Корабля, который присоединился к движению.
— Вернитесь назад, Иланте. Расскажите о поляристах с самого начала.
— Поляристами называют тех, кто верит в полярность, абсолютную противоположность людей и псайкеров. Если вам вдруг захочется прочесть монографию епарха Квандера Тоннаби, то её распространяет кое-кто в Миссионарии Галаксия, но, прошу вас, не принимайте эти бредни всерьез, — Торма тяжело дышала, явно страдая от боли. — Император, говорится там, есть всевышнее и надмирное создание. Единственное место, где могут сойтись человек и псайкер — это в Его ипостасях, и Он держит в руках человечность и ведьмовство, как доказательства своей божественности. Сочетание человека и псайкера в любом смертном является насмешкой над Ним. Необходимо внедрять полярность: есть человек, и он, как положено человеку, ходит, разговаривает и молится; есть псайкер, и ему не должно быть позволено и толики человечности. Астропаты, оказавшиеся в руках поляристов, подвергаются трепанации, лоботомии, превращаются в жалких сервиторов. Последователи движения говорят, что те, кому выжгло разум Связыванием души — правильные псайкеры, ибо Император желает именно этого. Те же, кто выходят из Тронного зала, оставшись гордыми и сильными — отклонения, и поляристы должны послужить Императору, довершив Его замысел и низведя их до состояния…
В уголке глаза Иланте блеснула слеза.
— Из таких астропатов едва удается составить хор. Им загоняют в головы шифровки, а потом какой-нибудь затупленный идиот играет на них, как на органе. Командует ими, как сервиторами. Нет больше ни святости, ни знания; просто мясная кукла на кушетке в гнезде. Ей не выполнить и миллионной доли того, на что способны псайкеры вроде Шевенна, и всё же, как говорят поляристы, «такова воля Императора». Как может Император желать такого? Я верна долгу перед Ним, но как Он может желать такого? Это невозможно.
— Не думаю, что Лоджен был поляристом, — сказала Кальпурния. — Это слово всплывало в некоторых известных нам разговорах, но, полноценным ли он был инквизитором или агентом, в любом случае он провел тут много времени, общаясь с астропатами, и ничто в докладах не указывает на… на то, что вы сейчас описали.
Шира не понимала, почему ей вдруг показалось настолько важным успокоить Иланте.
— Возможно, он предупреждал их, или Инквизиция уже начала принимать ответные меры, и Лоджен участвовал в этом, кто знает? Так или иначе, я не думаю, что он принадлежал к поляристам.
Торма лежала неподвижно и молча смотрела мимо Кальпурнии.
— Вы до сих пор меня подозреваете? — спросила она через несколько секунд.
— Нет, — ответила Шира. — По правилам, я не должна говорить об этом, но нет, не подозреваю. Я думаю, что парой из повелителя и слуги, обнаруженной при прозревании, были вы и Отранто, но вы не убивали его.
— Я не понимаю.
— Ничего страшного, — отозвалась Кальпурния. — Я понимаю. А теперь извините, мне пора заняться делом.
Статуи, которые окружали лестницу, ведущую к Главному проспекту, некогда выглядели героически. Тогда здесь находился парадный вход на станцию, бывшую в то время военной цитаделью, восхитительный подъем к донжону, куда следовали из доков важные гости. Пройдя под внешней аркой, покрытой замысловатой резьбой, — изображениями всех звездных систем, где сражался линейный флот Пацификус, в ракурсе относительно Гидрафура, — вновь прибывшие оказывались перед трехсторонним фризом из множества статуй, взиравших на них сверху вниз. Там были герои Флота, воплощения реальных командиров и романтизированных младших чинов, с опрятными имплантатами и точеными подбородками, которые истребляли жутких, зловеще ухмыляющихся еретиков. Время не пощадило барельефы: некогда четкие линии сделались неровными, изъеденными, а гладкий камень покрылся щербинами и загрязнился.
Как и я, думал Тикер Ренц, глядя на статуи через дымку жалости к себе, точь-в-точь как я.
Он смотрел в спину Туджика, исчезающего на Главном проспекте. Небольшая процессия сопровождающих шагала под чередой арок, минуя отбрасываемые ими тени: из света во тьму и снова на свет. Разъемы в голове астропата поблескивали, как и пистолет в руке ступавшего рядом витифера. Напыщенный ублюдок с его любовью к показухе! Туджик не посмел бы так вести себя, если бы Ренц оставался… Если бы Ренц всё ещё был… Если бы Отранто…
Мажордом, в котором гнев боролся с жалостью к самому себе, тихо простонал и опустил глаза к странным узорам на полу проспекта. В них Тикер различил свое тусклое отражение, увидел, насколько исхудал и какими неопрятными стали одежда и прическа. Нельзя было с этим мириться.
