в ее ярком свете я различил могучие камыши, колеблемые легким ветром. Из камышей выходили мужи, жены, дети, выходили сотнями, тысячами, погружались в волны реки и барахтались в них.
Слушай дальше, отец мой. Все люди, выходившие из камышей и барахтавшиеся в реке, были черного племени. Белых, как твой народ, я вовсе не видел. Да, я видел зулусское племя. Это о нем сказано, что оно «будет оторвано от берега». Люди в реке вели себя по-разному: одни быстро переплывали, другие не двигались с места, точь-в-точь как в жизни, отец мой, когда одни рано умирают, а другие живут долгие годы. Среди бесчисленных лиц я узнал многих, Чаку и рядом с ним самого себя, узнал также Дингана, его брата, отрока Умелопогаса, Наду, мою дочь. И вот тут-то впервые понял, что Умелопогас не умер, а исчез. Я обернулся и вроде бы осмотрел тот берег реки, где стоял. За мной поднималась скала высокая, черная, и в ней я увидел двери из слоновой кости. Через них изнутри струился свет, доносился смех. Заметил я в скале и другие двери, черные, как бы выточенные из угля, и в них зияла темнота, слышались стоны. Перед дверьми стояло ложе, а на нем восседала ослепительная женщина. Высокая, стройная, она сверкала белизной, белые одежды покрывали ее, волосы ее были цвета литого золота, а лицо светилось, как полуденное солнце. Я заметил, что выходившие из реки (по ним струилась вода) подходили к женщине, становились перед ней и громко взывали:
— Хвала Инкозозане зулусов, хвала царице небес!
Чудная женщина держала в каждой руке по жезлу: в правой — белый жезл из слоновой кости, в левой — из черного дерева. Подходившие к трону люди приветствовали ее, она указывала им то белым жезлом правой руки на светлую дверь, на дверь света и смеха, то черным жезлом левой руки на угольные двери мрака и стонов. Люди шли, куда она указывала: одни вступали в свет, другие погружались во мрак. Между тем еще горсточка людей вышла из воды. Я узнал их: Унанда, мать Чаки, моя жена Анаиди, сын мой Муса, а также мои жены, дети, вместе со всеми жившими у них людьми. Они остановились перед небесной царицей, которой Умкулункулу поручило охранять зулусский народ, и громко взывали.
— Хвала Инкозозане зулусов, хвала!
Инкозозана указала им светлым жезлом на светлую дверь. Но они не двигались с места. Тогда женщина вдруг заговорила тихим, грустным голосом:
— Идите, дети моего народа, идите на суд, чего вы ждете? Проходите в дверь света!
Но они все медлили, а Унанда сказала:
— Мы медлим, о царица небес, медлим, чтобы вымолить суд над тем, кто убил нас. Я, прозванная на земле Матерью небес, больше всех прошу этого!
— Как его имя? — спросил снова тихий, страшный голос.
— Чака, царь зулусов! — отвечала Унанда. — Чака, сын мой.
— Многие уже приходили искать возмездия, — сказала властительница небес, — многие еще придут. Не бойся, Унанда, час его пробьет. Не бойся и ты, Анаиди, и вы все, жены и дети Мопо. Повторяю вам, его час пробьет. Копье пронзило твою грудь, Унанда, копье вонзится и в грудь Чаки. А вы, жены, дети Мопо, знайте, что нанесет удар его рука. Я сама направлю его, я научу его мстить. Идите же, дети моего народа, приходите на суд, ибо Чака уже приговорен.
Вот что снилось мне, отец мой, вот какое видение посетило меня, когда я лежал несчастный среди костей и пепла своего крааля. Так было мне дано узреть Инкозозану небес на высоте ее величия. Позже, как ты узнаешь, я еще два раза видел ее, но наяву.
Да, трижды удостоился я узреть лицо, которое теперь уже не увижу до самой смерти, потому что больше трех раз смертные этого лица видеть не могут.
Утром, проснувшись, я пошел к шалашу царских «сестер» и подождал, когда они пойдут за водой. Я тихонько окликнул Балеку, она осторожно зашла за куст алоэ, и мы уныло взглянули в глаза друг другу.
— Злосчастен день, когда я послушался тебя и спас твоего ребенка. Видишь, что вышло из этого. Погиб весь мой род, умерла Мать небес, все умерли, а меня самого пытали огнем! — я показал Балеке свою сухую руку.
— Ах, Мопо, я бы меньше горевала, если бы знала, что сын мой Умелопогас жив! Да и меня ведь не пощадят! Скоро я присоединюсь к остальным. Чака уже обрек меня на смерть, ее только отложили. Он играет мной, как леопард раненой ланью. Впрочем, я даже рада умереть, там я скорее найду своего сына!
— А если юноша жив, Балека, что тогда?
— Что ты сказал? — вскрикнула она, дико сверкнув глазами и бросаясь ко мне. — Повтори свои слова, Мопо, о, повтори их! Я готова тысячу раз умереть, лишь бы Умелопогас остался в живых!
— Точно я ничего не знаю, но прошлую ночь мне приснился сон!
И я рассказал ей про видение и про то, что перед тем случилось.
Она внимала мне, как внимают царю, решающему вопрос жизни и смерти.
— Сон твой вещий, Мопо, — сказала она, — ты всегда был странным человеком и обладал даром ясновидения. Чует мое сердце, что Умелопогас жив!
— Велика любовь твоя, женщина, и она — причина наших горестей. Будущее докажет, что мы напрасно пострадали, злой рок тяготеет над нами. Что делать теперь, бежать или оставаться здесь, и ждать перемен судьбы?
— Оставайся на месте, Мопо! Слушай, что надумал царь. Он, всегда бесстрашный, теперь боится, как бы убийство матери не навлекло на него гнев народа. Поэтому он должен рассказать, что он не убивал ее, а что она погибла в огне, вызванном колдовством в твоем краале. Никто не поверит этой лжи, но возражать не
