даже воду по заоблачным ценам армянам, которым ничего не оставалось, кроме как покупать то, что им предлагали, по любой цене, просто чтобы выжить. Таким образом, сформировалось что-то вроде иерархии бедности. Только самые «обеспеченные» могли есть столько, сколько хотели; остальные были вынуждены нищенствовать почти безуспешно.
Что касается жилья, наименее нуждающиеся могли также купить себе приличную палатку, то есть кров, способный как-то защитить их от бурь или палящего солнца в этих суровых районах, характеризующихся резкими изменениями климата. Мы также знаем, что некоторым удавалось спрятаться в арабских деревнях, если они платили своим «хозяевам» солидную ренту.
Деньги также были причиной значительных различий в обращении с депортируемыми. Самые состоятельные, выплачивая начальнику лагеря что-то вроде вознаграждения за право остаться, могли избежать немедленной отправки в одной из колонн, которые регулярно отправляли на юг, к смерти, чтобы освободить место для вновь прибывших, особенно когда «уровень естественной смертности» был недостаточно высок, чтобы значительно уменьшить население лагеря. Каждый раз, когда устанавливалось время отправки колонны, у начальника появлялась возможность заработать. Исходя из этого, между начальником и некоторыми из тех, кто находился под его «надзором», сформировались отношения взаимного интереса: у начальника был очевидный интерес в том, чтобы задержать эти семьи в лагере как можно дольше или, по крайней мере, пока у них есть средства для удовлетворения его аппетитов. Поэтому начальники очень часто нарушали приказы, полученные из Алеппо, оставляя депортируемых в лагере, даже несмотря на то, что им приказывали его очистить. Эту ситуацию можно сравнить с проблемами, с которыми столкнулись сотрудники Субдиректората по работе с депортируемыми, когда они пытались выгнать десятки тысяч армян, нашедших «убежище» в арабских деревнях на севере Алеппо и которых местные селяне отказались передать, потому что они представляли существенный источник дохода. Антонян также избежал общей участи, потому что его, как он охотно признается, защитила состоятельная семья которая сумела договориться о том, чтобы ему дали убежище в Алеппо. А сколько в дополнение к этим исключениям, среди которых было много выживших, бедных людей закончили свою жизнь в групповых могилах в Ислахие, Мескене или Рас-эль-Айне после тяжелых месяцев ада в случае самых молодых и самых гибких, проведенных в ежедневном поиске хоть какой-нибудь еды? Сколько было случаев каннибализма? Сколько было матерей, которые ели своих детей или продавали их какому-нибудь кочевнику за кусок хлеба? Голод, истощение и непередаваемые санитарные условия, похоже, были в арсенале мер, которые использовались для уничтожения этих «новых мигрантов» Субдиректоратом по работе с депортируемыми, которому власти официально поручили сделать так, чтобы пустыни Сирии и Месопотамии расцвели, хотя там смогли выжить только несколько тысяч бедуинов. Сам по себе образ осиротевших и брошенных детей, копающихся в экскрементах животных в поисках нескольких зерен ячменя, которые помогут им выжить, ярко характеризует жизнь интернированных в пустыне.
Наряду с драмами повседневности смерти, преследующей свои жертвы днем и ночью и мучившей сознания людей мелких постыдных действий, которые были ценой жизни, мы должны также обратиться к некоторым аспектам, раскрывающим довольно впечатляющее желание выжить, а также чувство организованности и способность приспосабливаться, которые, похоже, стали второй натурой многих депортируемых. Предоставленная Антоняном информация о системе связи, организованной несколькими умными людьми, — «живые газеты», дети от десяти до двенадцати лет, которые перемещались между лагерями для обеспечения обмена информацией, — является яркой иллюстрацией такой организованности, которую проявляли депортируемые, несмотря на ужасающие условия существования в лагерях, в попытках избежать расставленных для них моральных ловушек. В тот же ряд мы также можем поставить блестящую работу, проделанную в Дер-эз-Зоре молодым стамбульским интеллигентом Левоном Шашияном, который руководил чем-то вроде гуманитарной организации, помогавшей выжить депортируемым.
Наконец, как можно не поразиться, как это произошло с Джевдетом, когда он проезжал через регион в конце февраля 1916 г., горстке армян Рас-эль-Айна, которые, обратив себе на пользу благожелательность каймакама или его личные интересы, сумели за несколько предоставленных им месяцев сесть и даже вселить жизнь и движение в маленькую бедствующую деревню? Даже если чрезвычайные политические обстоятельства и повлияли на их судьбу, то «армяне Джемаля-паши», историю которых мы изучим позже, были, вероятно, частично помилованы, потому что они представляли собой существенный потенциал для развития в этих зонах, которыми мечтал управлять турецкий генерал. Отправляемые в колоннах, состоявших из людей из одного города или деревни, подвергаемые постоянным нападкам со стороны чете или племен, живущих в регионах, через которые они проходили, выжившие в пустынях Сирии и Месопотамии всегда поддерживали, несмотря на обстоятельства, в пределах разумного, сильное чувство солидарности с соотечественниками из того же региона. Географические корни являлись в эти тяжелые годы чем-то вроде основного справочно-информационного ресурса в социальной организации депортируемых армян.
Глава 6
Депортируемые на линии Гама — Хомс — Дамаск — Деръа — Иерусалим — Амман-Маан
Как мы уже видели, из системы созданной в октябре 1915 г. Субдиректоратом по работе с депортируемыми, вскоре была исключена отправка колонн на юг, после того как в этом направлении ушли колонны, состоящие в основном из киликийцев На этом маршруте, который находился под более прямой юрисдикцией Джемаля-паши, главнокомандующего Четвертым армейским корпусом, никогда не стоял вопрос создания концентрационных лагерей; депортируемые просто распределялись по сельской местности, а следили лишь за тем, чтобы они составляли не более десяти процентов от общего населения. Этот дополнительный депортационный маршрут, который также начинался в Алеппо, проходил через Гаму, Хомс, Дамаск, Иерусалии и Амман, именно в таком порядке; кроме того, он заходил в Джебель-Друз и западный Хавран. Уже 18 июля 1915 г. в циркуляре правая рука Мехмеда Талаата сообщил префектам района о том, что южная часть вилайета Алеппо и западные регионы Хаврана и Керека (или Карака — местность, расположенная немного к югу от Мертвого моря) были выбраны в качестве зон высылки для депортированных армян[4394]. Похоже, что это распоряжение добросовестно исполнялось: телеграмма от 2 октября 1915 г., отправленная, вероятно, вали Шама, то есть Дамаска, министру внутренних дел, раскрывает тот факт, что в вилайет прибыла двадцать одна тысяча депортируемых: 8858 человек были отправлены в Керек и 10 289 в Хавран, а 494 женщины были распределены по казам Кунейтра, Балбек, Тебек и Дома[4395]. Рапорт американского консула в Дамаске Грега Янга от 20 сентября 1915 г. подтверждает эти официальные факты и цифры: в рапорте отмечается, что с 12 августа каждую неделю прибывало две-три колонны в количестве от нескольких сотен до двух тысяч депортируемых, которые концентрировались на окраине Дамаска, в Кахдеме. Кахдем, огромное сухое поле, для Дамаска представлял то же самое, что и
