- Что ж, нашел? - с нетерпением спросил Патап Максимыч.
- Видимо-невидимо!- ответил Стуколов.- Всю Сибирь вдоль и поперек изойти, такого богатства не сыщешь. Золото само из земли лезет... Глядите!
И, вынув из кармана замшевый мешок, в каких крестьяне носят деньги, Стуколов развязал его, и густая струя золотого песку посыпалась на чайное блюдечко.
Все столпились вкруг стола и жадно смотрели на золотую струю. Ни слова, ни звука... Даже дыханье у всех сперлось. Один маятник стенных часов мерно чикал за перегородкой.
Вдруг скрип полозьев. Остановились у ворот сани. Внизу забегали, в сенях засуетились.
Патап Максимыч очнулся и побежал гостей встречать. Паломник, не торопясь, высыпал золотой песок с блюдечка в мешок и крепко завязал его.
- Где нашел?.. В каком месте? - спрашивал его Алексей, едва переводя дух и схватив паломника за руку.
- Неподалеку отсюда, в лесу...- равнодушно молвил Стуколов, кладя мешок в карман.
Загорелись у Алексея глаза. "Вот счастье-то бог посылает,- подумал он.Накопаю я этого масла, тогда..."
Патап Максимы вошел в горницу, ведя под руку старика Снежкова. За ним шел молодой Снежков.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Струя золотого песку, пущенная паломником, ошеломила гостей Патапа Максимыча. При Снежковых разговор не клеился. Даниле Тихонычу показалось странным, что ему отвечают нехотя и невпопад и что сам хозяин был как бы не по себе.
"Что за притча такая?- думают Снежковы.- Звали именинный пир пировать, невесту хотели показывать, родниться затевали, а приехали - так хоть бы пустым словом встретили нас. Будто и не рады, будто мы лишние, нежданые". Коробило отца Снежкова - самолюбив был старик.
Меж тем Патап Максимыч, улуча минуту, подошел к Стуколову. Стоя у божницы, паломник внимательно разглядывал старинные иконы. Патап Максимыч вызвал его на пару слов в боковушку.
- Это Снежковы приехали,- сказал он,- богатые купцы самарские, старик-от мне большой приятель. Денег куча, никаких капиталов он не пожалеет на разведки. Сказать ему, что ли?
- Оборони, господи!- отвечал Стуколов.- Строго-настрого наказано, чтоб, опричь здешних жителей, никому словечка не молвить... Там после что бог даст, а теперь нельзя.
Не по нраву пришлись Чапурину слова паломника. Однако сделал по его: и куму Ивану Григорьичу, и удельному голове, и Алексею шепнул, чтоб до поры до времени они про золотые прииски никому не сказывали. Дюкова учить было нечего, тот был со Стуколовым заодно. К тому же парень был не говорливого десятка, в молчанку больше любил играть.
Кой-как завязалась беседа, но беседовали невесело. Не стала веселей беседа и тогда, как вошли в горницу Аксинья Захаровна с дочерьми и гостями. Манефа не вышла взглянуть на суженого племянницы.
Когда Настя входила в горницу, молодой Снежков стоял возле Алексея. Он был одет "по-модному": в щегольской короткополый сюртук и черный открытый жилет, на нем блестела золотая часовая цепочка со множеством разных привесок. Белье на Снежкове было чистоты белоснежной, на левой руке белая перчатка была натянута. Михайло Данилыч принадлежал к числу "образованных старообрядцев", что давно появились в столицах, а лет двадцать тому назад стали показываться и в губерниях. Строгие рогожские уставы не смущали их. Не верили они, чтоб в иноземной одежде, в клубах, театрах, маскарадах много было греха, и Михайло Данилыч, не раз, сидя в особой комнате Новотроицкого, с сигарой в зубах, за стаканом шампанского, от души хохотал с подобными себе над увещаньями и проклятьями рогожского попа Ивана Матвеича, в новых обычаях видевшего конечную погибель старообрядства.
Михайло Данилыч был из себя красив, легкие рябины не безобразили его лица; взгляд был веселый, открытый, умный. Но как невзрачен показался он Насте, когда она перевела взор свой на Алексея!
Патап Максимыч познакомил с женой и дочерьми. Уселись: старик Снежков рядом с хозяйкой, принявшейся снова чай разливать, сын возле Патапа Максимыча.
- Просим полюбить нас, лаской своей не оставить, Аксинья Захаровна,говорил хозяйке Данило Тихоныч.- И парнишку моего лаской не оставьте... Вы не смотрите, что на нем такая одежа... Что станешь делать с молодежью? В городе живем, в столицах бываем; нельзя... А по душе, сударыня, парень он у меня хороший, как есть нашего старого завета.
- Что про то говорить, Данило Тихоныч,- отвечала Аксинья Захаровна, с любопытством разглядывая Михайла Данилыча и переводя украдкой глаза на Настю.Известно, люди молодые, незрелые. Не на ветер стары люди говаривали: "Незрел виноград невкусен, млад человек неискусен; а молоденький умок, что весенний ледок..." Пройдут, батюшка Данило Тихоныч, красные-то годы, пройдет молодость: возлюбят тогда и одежу степенную, святыми отцами благословенную и нам, грешным, заповеданную; возлюбят и старинку нашу боголюбезную, свычаи да обычаи, что дедами, прадедами нерушимо уложены.
- Это вы правильно, Аксинья Захаровна,- отвечал старый Снежков.- Это, значит, вы как есть в настоящую точку попали.
- Куда я попала, батюшка? - с недоумением спросила Аксинья Захаровна.
- В настоящую точку, значит, в линию, как есть,- ответил Данило Тихоныч.Потому, значит, в ваших словах, окромя настоящей справедливости, нет ничего-с.
- Невдомек мне, глупой, ваши умные речи,- сказала Аксинья Захаровна. - Мы люди простые, темные, захолустные, простите нас, Христа ради!
- А ты слушай да речей не перебивай,- вступился Патап Максимыч, и безмолвная Аксинья Захаровна покорно устремила взор свой к Снежкову: "Говорите, мол, батюшка Данило Тихоныч, слушать велит".
Прочие, кто были в горнице, молчали, глядя в упор на Снежковых... Пользуясь тем, Никифор Захарыч тихонько вздумал пробраться за стульями к заветному столику, но Патап Максимыч это заметил. Не ворочая головы, а только скосив глаза, сказал он:
- Алексей!
Алексей проснулся из забытья. Все время сидел он, спустя глаза в землю, не слыша, что вокруг его говорится...
Золото, только золото на уме у него... Услышав хозяйское слово и увидя Никифора, встал. Волк повернул назад и, как ни в чем не бывало, с тяжелым вздохом уселся у печки, возле выхода в боковушу. И как же ругался он сам про себя.
- По нынешним временам, сударыня Аксинья Захаровна,- продолжал свои речи Данило Тихоныч,- нашему брату купцу, особенно из молодых, никак невозможно старых обычаев во всем соблюсти. Что станешь делать? Такие времена пришли!.. Изойдите вы теперь все хорошие дома по московскому аль по петербургскому купечеству, из нашего то есть сословия, везде это найдете... Да и что за грех, коли правду сказать, Аксинья Захаровна? Была бы душа чиста да свята. Так ли? Все эти грехи не смертные, все эти грехи замолимые. Покаемся, бог даст, успеем умолить создателя... а некогда да недосуг, праведников да молитвенников попросим. Они свое дело знают - разом замолят грех.
- Велика молитва праведников перед господом,- с набожным вздохом молвила Аксинья Захаровна.
Стуколов нахмурился. Как ночь смотрит, глаз не сводя со старого краснобая.
- Я вам, сударыня Аксинья Захаровна, про одного моего приятеля расскажу,продолжал старик Снежков.- Стужин есть, Семен Елизарыч в Москве. Страшный богач: двадцать пять тысяч народу у него на фабриках кормится. Слыхали, поди, Патап Максимыч, про Семена Елизарыча? А может статься, и встречались у Макарья - он туда каждый год ездит.
- Как про Стужина не слыхать,- ответил Патап Максимыч,- люди известные. Миллионах, слышь, в десяти.
- Посчитать, и больше наберется,- отвечал Данило Тихоныч.- Поистине не облыжно доложу вам, Аксинья Захаровна, таких людей промеж наших христиан, древлего то есть благочестия, не много найдется!.. Столп благочествия!.. Адамант!.. Да-с. Так его рогожский священник наш, батюшка Иван Матвеич, и в глаза и за глаза зовет, а матушка Пульхерия, рогожская то есть игуменья, всем говорит, что вот без малого сто годов она на свете живет, а такого благочестия, как в Семене Елизарыче, ни в ком не видывала... Через него, сударыня Аксинья Захаровна, можно сказать, все Рогожское держится, им только и дышит. Потому, знаете, от начальства ноне строгости, а Семен Елизарыч с высокими людьми водит знакомство... И оберегает.
- Дай ему, бог, доброго здоровья и души спасения,- набожно, вполголоса, проговорила Аксинья Захаровна.- Слыхали и мы про великие добродетели Семена Елизарыча. Сирым и вдовым заступник, нищей братии щедрый податель, странным покой, болящим призрение... Дай ему, господи, телесного здравия и душевного спасения...
- Так-с,- ответил Данило Тихоныч.- Истину изволите говорить, сударыня Аксинья Захаровна... Ну, а уж насчет хоша бы, примером будучи сказать, этого табачного зелья, и деткам не возбраняет, и сам в чужих людях не брезгует... На этом уж извините...
- Сквернится?- грустно, чуть не со слезами на глазах спросила Аксинья Захаровна.
- Одно слово - извините!- с улыбкой отвечал Данило Тихоныч.
Стуколов плюнул, встал со стула, быстро прошелся раза два в сторонке и, нахмуренный пуще прежнего, уселся на прежнее место.
