По полковому образцу для солдата не могло быть различий в верах и национальностях российских подданных, которые по законам, опиравшимся на древние традиции, входили в государство на равных с русскими правах (имея меньше обязанностей). Но отчего же, как мы вскоре убедимся, для Суворова не существовало идеи ненависти к иным, «чуждым» России народам, не входящим в пределы империи?!
Идея равенства всех (а не только «своих») людей перед Богом издревле принадлежала русской культуре и православию, к временам Суворова составлявшему ее неотъемлемую часть уже 8 веков. Если для западного христианства была в высшей мере присуща идея, что «всяк не эллин — варвар», что все народы должны быть рабами того, кто их поработил и «просвещает» католической верой (с XVI в. также протестанством и баптизмом), то на Руси ничего подобного никогда не было.
Руководящая идея русского православия (провозглашенная на Руси еще митрополитом Иларионом в XI в.) гласила, что для Бога «нет ни эллина, ни иудея», что все народы исконно равны. Более того, русская культура не ограничивала свободу воли: ни «божественным» руководством «непогрешимого» римского папы, ни возлюбленным протестантами Божественным предопределением. Даже те народы, которые образовали с восточными славянами Русское государство, имея собственные языки (финно-угорской группы) и культуры, не подвергались в Древней Руси насильственной христианизации; среди них не устанавливалась русская администрация и не вводилась «Русская правда»{22}. И в XVII в., когда Российская держава протянулась до Тихого океана, царь мог призвать знать новых подданных креститься, обещая за это награды, но не заставить это сделать. Если все народы, писал в этой связи русский публицист, воюют, чтобы другие народы ограбить и поработить, то россияне — чтобы спасти и просветить{23}.
В знаменитом указе 1702 г., говоря: «Совести человеческой приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому на его ответственность печься о спасении души своей», — Петр I следовал древней русской традиции, одной из аксиом православия.
Следовало ли распространять это естественное для русских ощущение несомненности свободы совести (при явном и очевидном превосходстве идеалов православия) на иные земли, входившие в сферу ответственности России? В XVII в. у многих россиян были на сей счет сомнения, но бодрый Век Просвещения их отбросил. По убеждению просвещенных людей того времени, светлые идеалы следовало нести всюду!
На востоке препятствий к тому не было, но на западе одно слово о свободе совести и правах человека означало войну. В 1768 г., когда русский посол в Польше князь Николай Васильевич Репнин мягко попросил лояльного Екатерине Великой короля Станислава Августа предоставить православным и протестантам равные права с католиками, шляхта реализовала законное право на восстание в защиту собственных привилегий, для подавления самой мысли других людей о равенстве и свободе веры.
БОЕГОТОВНОСТЬ
«Посему все члены части и корпус ротный будучи во всегдашнем упражнении экзерциции, от праздности и лености навсегда убегать привыкнут. Суетно бы то было, если ротному командиру роту свою только к лагерю на экзерцирование готовить… Рота не только готова всякий час на смотр, кто бы ни спросил, но и на сражение со всяким неприятелем. Всякий при всяком случае будет бодр, смел, мужествен и на себя надежен».
Полк Суворова к лету 1769 г., когда он получил приказ выступить на помощь королю для восстановления порядка в Польше, был полностью, морально и материально, готов воевать. Каждый солдат «в тонкость» знал и умел все, «в чем ему для побеждения неприятеля необходимая нужда». Офицеры заботились, чтобы солдат был «бодр, смел, мужествен и на себя надежен», ибо уверенность в себе есть «основание храбрости». Каждая пуговица была крепко пришита, каждый заряд бережно уложен в патронный ящик, солдаты и офицеры точно знали, что и как делать в любой военной ситуации.
Как же так, скажет критично настроенный читатель: ведь полк, как и вся русская армия, уже девятый год не воевал, многие солдаты и офицеры в нем вообще «не нюхали пороха» в бою! Суворов же, судя по всему, обучал солдат одной шагистике с хитроумными перестроениями и быстрой, но неприцельной пальбе залпами…
Действительно, кроме «экзерциции» и караулов, «церковных парадов», обучения грамоте и строительства, полк ничем особенным не занимался. Зато эта учеба была интенсивной и непрерывной. Каждый понедельник, вторник и четверг, с утра и после обеда, в свободных от караулов подразделениях проводились «краткие свидетельства в экзерциции»: индивидуальные занятия с солдатами в строевой подготовке, уходе за оружием, включая умение его разбирать и собирать, в стрельбе. Инструкторами выступали старослужащие солдаты-эзерцмейстеры, капралы и офицеры до капитанов.
Пятница была днем «полного свидетельства» подготовки всего подразделения. Проверялся автоматизм выполнения команд по «темпам», задаваемым флейтами и барабанами, читались вслух отрывки из строевого устава и «Полкового учреждения», чтобы «каждый воин понимал свой маневр». «В морозы и всякой дождь, — требовал Суворов, — приемам обучать в избах и крытых строениях, а хождению — (под открытым небом) в плащах и в морозы в рукавицах, однако дождь пережидать». Излишняя суровость, по мнению строгого к себе полковника, не должна была отвращать солдат от учений. Не требовал он без нужды и соблюдения формы: «По прибытии от экзерцирования, если никуда не послан и (в увольнение) не отпущен, всякий волен раздеться, как кто хочет».
Среда и суббота были разстахами — выходными (два выходных дня в неделю — такого мир не будет знать еще 200 лет!). В воскресенье и праздничные дни (а церковных праздников на Руси немало)[30]солдаты, помимо «церковного парада», слушали чтение одной или двух глав военных артикулов, одной главы из Устава, и одной — из «Полкового учреждения», а также выписок из приказов. Оглашение в полку всех приказов, которые могут касаться солдат и младших офицеров, было важной практикой Суворова. Он требовал, чтобы ни с кого не было спрошено за то, чего он не знает; значит, все, что могло касаться солдата, ему следовало вовремя объяснять.
Наконец, в полку по воскресеньям читались списки командного состава. Если капрал, старший сержант и ротный капитан должны были знать каждого своего солдата, то и солдаты обязаны были помнить всех офицеров полка, а не только своего подразделения. Опознавательных знаков большинства чинов тогда не носили. По внешнему виду формы и ее обвеса можно было сказать, что перед тобой унтер-, обер- или штаб-офицер. Сами офицеры запоминали, кто из их товарищей поручик, а кто — капитан, т.к. «по погонам» этого нельзя было прочесть. Чтобы правильно обращаться и должным образом оценивать команду офицера, его следовало лично знать. Тем более важно было помнить своих полковых офицеров, ведь в боевых условиях осведомляться о них будет некогда!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
