заблуждение, когда люциферовское отпадение от Бога снова принимает реальную форму, стало судьбой Горького» 18. Нет, М. Горький не служил «органам» или в «органах», скорее «воспитательная» деятельность последних служила подтверждением не только мыслимости, но и возможности и даже своевременности «побед», о которых как раз сам-то он и чаял. Потому и был, наверное, вполне искренен, когда с восторгом писал во вводной главе («Правда социализма» называется) упомянутой книги:
«Быстрая победа над враждебной людям природой, совершенная дружным натиском тысяч разнородных, разноплеменных единиц, – изумительна, но еще более изумительна победа, которую одержали над собою люди, анархизированные недавней, звериной властью самодержавного мещанства» 19.
Люциферианство… Да, вот какие жутковатые глубины на самом деле окликает наш простой (и, надеемся, что последовательный) анализ одного из образцов поздней публицистики М. Горького. Боретесь с засухой и проложили канал сквозь камни Севера? – Своевременно! Разорили «кулака» и пустили по этапу «умников»? – Давно пора! Вон в консервативной Европе даже респектабельные ученые заговорили «о необходимости для медицинской науки перейти к эксперименту с человеком» и тут же признают, что такое «по силам только Союзу Советов»? – Так вот же оно, «настоящее, большевистское, революционное дело!»… Последние цитаты взяты нами из письма М. Горького к Сталину от 12 ноября 1931 года 20, оно написано как раз в те дни, когда шла работа над статьей «О борьбе с природой». С явственным волнением (то бишь «с большой радостью») М. Горький извещал вождя о выходе в свет книги Б. Рассела «Научная перспектива» и удовлетворенно констатировал, что «идея, о которой я беседовал с Вами и которая получила Ваше одобрение, – „носится в воздухе“, иными словами: это признак ее жизненности и практичности» 21. Жутко читать такие письма и предполагать, в какую бездну могли завести эти «преобразователи природы», особенно если представить действительно свершившимся и прочным их союз.
Заметим теперь, что М. Горький оставался верен идеям борьбы с природой (с Природой вообще) не только в пору собственной максимальной лояльности Советской власти, когда та в свой черед отвечала максимально лестными оценками вроде такой: «лучший писатель нового человечества, как будто пришедший из коммунистического завтра» 22. Если достаточно внимательно читать горьковские «Заметки о революции и культуре» – они объединены в сборнике «Несвоевременные мысли» 1918 года издания, то нетрудно обнаружить и в этих еще вполне оппозиционных по направленности и гуманистических по духу заметках уже известные нам мотивы. Автору «Несвоевременных мыслей» также ясно, что «высшая форма борьбы за существование – борьба человека с природой», и смотрит он «на сознательного рабочего как на аристократа демократии» в противовес крестьянину, поскольку первый «не так зависит от стихийных сил природы, как зависит от них крестьянин, тяжкий труд которого невидим, не остается в веках», «тогда как труд рабочего остается на земле, украшая ее и способствуя дальнейшему подчинению сил природы интересам человека». И весь-то «народ» России ему сильно не нравится уже потому, что тот традиционно не ценит лозунг «знание – сила» (а что еще, опять-таки, может «привести людей к победе над стихийными энергиями природы»!) и «вся жизнь которого строилась на „авось“ и на мечтах о помощи откуда-то извне», для которого характерны «лень, семечки, социальная тупость», – да, разумеется, «и не следует любить народ таким, каков он есть», и не следует ничего хорошего ожидать от него, воспитанного «мелочно злобным и очень бесталанным, <…> в рабстве, пьянстве, мрачных суевериях»… 23
Читатель без труда обнаружит в данной характеристике много, слишком много совпадений с определениями относительно «рабочих и крестьян» (или, в прочтении самого М. Горького, относительно «русского народа») из текста «Дополнения». Мы, повторим, не можем говорить в точности, что и как написал на сей счет А.Ф. Лосев, а вот его критик и обвинитель – тот в свое время и в своем месте выразился именно теми словами, что воспроизведены. Может быть, как раз поэтому столь резким и был выпад «своевременного» Горького 1930-х годов против автора «Дополнения», что ему что-то и как-то напомнило о прежнем Горьком, о Горьком времен «Несвоевременных мыслей».
Впрочем, главное состоит не в совпадениях, а как раз в расхождениях. Даже если М. Горький и не знал А.Ф. Лосева и судил о его творчестве только по справочным материалам ОГПУ (достоверными данными в пользу обратного предположения мы не располагаем, хотя и видятся некоторые ходы дальнейших поисков 24), пересечение судеб этих двух личностей в случае статьи «О борьбе с природой» является вовсе не случайным. Столкнулись два мировоззрения, два проекта, две программы «преобразования» природы. В самом деле, какая идея победит? Та ли, что «способна обернуться безрелигиозной в своем существе, самовлюбленно-человеческой, фетишистски-науковерческой душой бездушно-машинной эпохи»? Или все-таки наконец станет понятным, что «борющееся „с природой“ человечество есть само ведь тоже природа в глубочайшем смысле слова» и что «борется оно, не ниспровергая природу, а напротив, опираясь на нее, утверждая и прославляя ее». Но тогда с необходимостью выходит, «преобразование и преображение мира должно быть не борьбою с природой, а утверждением ее идеально-реального бытия».
Точные формулировки для этого противопоставления мы позаимствовали у Н.В. Устрялова 25, который не только много и плодотворно думал о проблемах исторического прогресса, но и явственно определил свой собственный выбор в пользу движения вслед за Лосевым, а не за Горьким. Не за Горьким, который откровенно признавался в одном своем письме в декабре 1930 года: «…даже вижу себя великодушнее оной Природы и даже нахожу ее – между нами – глупой» 26, а за Лосевым, который говорил в своей «Диалектике мифа» как на исповеди: «А я люблю небушко, голубое-голубое, синее-синее…»
На этом можно было бы и закончить… Но вопрос выбора пути – причем не столько индивидуального, личного, сколько стоящего перед Россией в целом, – до сих пор не снят с повестки дня. Уже потому наше сегодняшнее обращение к некоторым обстоятельствам давней публикации М. Горького не может преследовать только лишь чисто литературоведческую либо архивно-исследовательскую задачу. Мы хотели еще напомнить, что история имеет свойство повторяться и возвращаться к своим развилкам. Не потому ли как раз тогда, когда писались данные заметки, в книжных магазинах Москвы стали вдруг продавать репринтное (1998 года) издание той самой книги о Великой Стройке Беломорканала – роскошный, любовно сделанный том без указания тиража и самого издательства, без всякого комментария и необходимого «аппарата». Зато предваряет книгу краткое обращение некоего загадочного «Издателя», который предлагает воспринимать текст 1934 года непосредственно, без всяческих толкований и интерпретаций.
