— А что вы хотите, Дмитрий Игоревич, от женщины, у которой муж под судом, сына же по беспределу вот уже восемь месяцев держат в тюрьме.
— Да мы-то здесь при чем? — запыхтел кум. — Не мы же держим. Пиши заявление о своих отношениях с сокамерниками.
— Понимаете, в чем дело, — неспешно начал я, отодвинув от себя бумагу. — Мне все равно с кем сидеть, но мне, как воздух, нужны книги, которые вы не пропускаете.
— Пользуйтесь библиотекой, — буркнул Романов.
— А мне нужны именно эти книги. Без книг я нахожусь в состоянии жесткого психологического стресса.
Романов все понял. Покривлявшись, насколько его обязывала должность, все же дал добро на получение книг со склада.
С победоносным чувством я написал о прекрасных взаимоотношениях с сокамерниками.
— Хочешь, я тебя в другую хату перекину? — дружелюбно предложил кум, хотя сей жест был мне мало понятен, поскольку для него этот вопрос уже решенный.
— Не надо. Если только с некурящим обществом.
— Ну, где я тебе его здесь найду? Тут не санаторий, — фыркнул Романов, пожал руку и вышел.
Через полчаса подняли в хату. Пусто, никого. Похоже, ошарашенные соседи писали объяснительные «по факту» издевательств над сокамерником.
«Сейчас постучат и закажут с вещами», — пронеслось в голове и тут же воплотилось в реальности. Снова сбор вещей и хозяйственного склада. Как мог, тянул время, чтобы попрощаться с бродягами, но спустя час под нетерпеливые покрикивания за тормозами понял, раньше, чем я выйду, их не поднимут. Чтобы дольше не морозить соседей в стаканах, я крикнул о готовности. Детальный шмон с раздеванием, затем на пятый этаж. Здесь я еще не был.
Моим соседом по стакану в подвале Басманного суда оказался «особо опасный» контрабандист и активный участник ОПГ, значилось в предъявленном ему обвинении. После разгона их группировки мощный канал поставки дешевого китайского барахла на Черкизовский рынок ушел в небытие или перешел под другую правоохранительную юрисдикцию.
Зэка зовут Мишей, ему тридцать четыре, два месяца уже отстрадал на общей «Матроске». Его, как и меня, привезли на продление срока содержания под стражей. Ничего криминального в обличье, типичный «белый воротничок», жизнь его только-только вышла на прямую дорогу коммерческого счастья. Миша — образцовый представитель среднего класса, кирпичик в фундаменте пресловутой стабильности. За плечами факультет международной экономики МГИМО, деловая суета московских офисов и венец карьеры — право первой подписи. С год как расплатился по ипотеке, с полгода как стал отцом. По пятницам — пиво с коллегами, по воскресеньям сноуборд в «Волене», законный отпуск с женой на Канарах. Сейчас он спит в третью смену, по ночам тянет «дорогу» и с азартом рассказывает, как сидельцы выгоняют самогон.
Тюрьма сегодня неизбежно становится частью корпоративной культуры. Менеджерам вместе с искусством хорошего тона, умением всегда и всем улыбаться, правильно подбирать башмаки и галстуки под цвет и фасон костюма теперь надо осваивать еще и внутрикамерный этикет и правила внутреннего распорядка. Серость среднего класса на тюрьме приобретает новый, яркий, подчас пошловатый колор — на беду себе и на радость обществу. Нынешние репрессии похожи на хрущевские аграрные новации, когда в землю, доселе не знавшую ничего кроме хлеба и клевера, стали сажать кукурузу в масштабах страны. Одним — смешно, другим — жутко. Весело наблюдать, страшно участвовать.
Тюрьма — это те же «казаки-разбойники», тот же пейнтбол или экстремальный туризм. Но здесь острота ощущений достигается подлинной реальностью и непредсказуемостью происходящего с тобой. Здесь хороший коллектив дорогого стоит. Чем круче статья, тем интереснее компания. Тупо набьешь морду или отнимешь телефон, — хочешь не хочешь, будешь изучать чухонские наречия. Правда, прежде чем освоить таджикско-казахский диалект, забудешь свой родной коряво-сленговый и начнешь мычать. Зато, заехав по третьим-четвертым частям особо тяжких статей, предусматривающих от червонца до старости, можно быть уверенным в новых, как говаривал банкир Френкель, качественных приключениях. Может быть, кто-то, читая эти строки, недоверчиво ухмыльнется, зевнет, потянется в пухлом кресле и подумает: «Во гонит! Сорвался с прожарки и тележит на свободе!» Эх, если бы так оно и было! Наверное, на воле таких тюремных восторгов из себя не выдавишь…
На этом месте тормоза открылись, и меня подняли в зал, где судья в очередной раз решил продлить мне срок содержания под стражей. Зато из клетки повидался с родными, увидел только что вышедшую книгу «Роковая сделка: как продавали Аляску» под своим авторством. Аж пробирает от гордости. Адвокаты ходатайствовали о приобщении книги к делу, мол, сидел — писал и не скрывался от органов.
Когда везли в суд в автозаке, прямо надо мной потолок вдавливала крышка люка. Из надписи «аварийный выход» путем отрываний и перестановок собрали короткое «В РАЙ». Как все просто, близко и верно — кусок жести между преисподней и раем. Только люк оказался заварен…
В стакан Басманного суда за девять месяцев я попадаю в третий раз. Надписи на стенах — крик арестантских душ, — исполнены в духе «здесь был Вася», только к «Васе» непременно приписка статьи и срока: «Минск 228 ч. 3 Толя» (наркота в особо крупном, группой лиц), или «Вано из Челябинской обл. г. Сатка, дали 4 года ст. 162 ч. 2» (групповой разбой), а вот еще «Лобастый ст. 158 ч. 1» (кража), «Оса 228 ч. 2, 5 Централ х. 402» (этот сидит за наркоту в СИЗО 77/5 «Водный стадион» в камере № 402). Есть и сугубо исторические: «Дзержинский Ф. Э. — пидор». Далее следует политэкономия: «Тамбов! Стоять насмерть! За вами Ленинград!» (судя по всему — отклик на арест Кумарина), чуть ниже уже другой рукой карандашом нацарапано «Выстоим!», «ВВП… у МБХ», «N-банк не сдается и не признается. Генпрок посет!» (Рука менеджера банка «Нефтяной»), «Смерть козлам! Свободу хохлам!» (недобрая ирония над памятью почившего во бозе первого зампреда ЦБ)… Одним словом, утром — в газете, вечером — в куплете.
Стакан, в котором я сижу, похож на келью своим угловым сводом. Площадью полтора на полтора, высотой чуть за два метра, с узкой железной дверью, над которой в выдолбленном в стене квадратном отверстии спрятана лампа, загороженная решеткой и оргстеклом, чуть повыше слева — вытяжка, перекрытая металлическими ресничками. Напротив дверных тормозов, вдоль стены — деревянный приступок длиной соответственно полтора метра, высотой сорок и шириной тридцать сантиметров. Можно даже изловчиться полежать, скрутившись, закинув ноги на стену. Пол бетонный, бордово-грязный. Стены в серо-зеленой шубе, зашпаклеванной хабариками. Ход времени здесь теряется, подсчет его весьма относителен: в девять вывели из хаты, где-то к одиннадцати привезли в суд, через пару часов подняли в зал, измывались над правосудием еще полтора часа. Значит, сейчас где-то в районе трех, конура приедет не раньше восьми. Итого чистых семь-восемь часов маяты в этой вонючей кладовке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
