— Хватайте пациента, дармоеды! — неслось ему в спину. — Из-под скальпеля сбежал! Хватай гада! С ног, с ног сбивайте! Вали его! Бей! Да по башке бей, по башке! Все равно вскрывать будем! Держи-и-и-и!!!
Сергей спустился вниз одновременно с лифтом. На этот раз сумел разобрать — дама в кабинке была с двумя пожарниками. Но занималась она тем же, чем и с худощавыми юношами. Увидав растрепанного Сергея, кто-то из троих нажал на кнопку, и кабинка поехала вверх.
— Адье, мои шер! — послышалось из нее и расстаяло в высях.
Сергей выскочил на улицу. И еле увернулся — рядом с ним, в двух сантиметрах, грохнулась об асфальт большая зеленая ваза. Один из осколков вонзился ему в щеку. Но вынимать его было некогда. Сергей припустился от страшного дома во всю прыть.
Две остановки он бежал пешком. Оглядывался ежесекундно. Ему казалось, что доктор Григорий и вся братия гонятся за ним по пятам.
К подруге он ворвался совершенно измочаленным, злым, дерганным. Та руками всплеснула. Но Сергей не дал ей и слова вымолвить.
Все испытанное им, все накопившееся, все долго сдерживаемое прорвалось наружу яростным, безумным фонтаном, вулканической лавой. Он не поздоровался, не сказал ласкового или хотя бы приветливого слова. Он набросился на нее как зверь — с шумным алчным дыханием, рыком, всхлипами. Прямо в прихожей он подхватил ее на руки, подхватил, грубо сжав ее широкие бедра, вскидывая над собой, вжимаясь головой в упругий живот.
— Ой, с ума сошел! — восторженно завизжала она.
Но он ничего не слышал, ничего не понимая — он нес ее в комнату. Он ударил в дверь ее спиной, та распахнулась. Он ничего не видел, шел вслепую. Но он знал, где диван, и не боялся промахнуться. С размаху он бросил ее на высокие подушки, сам опустился на колени, рванул полы халата — лишь пуговицы полетели во все стороны, узенькие беленькие трусики затрещали под его рукой, и превратившись в обрывочки, полетели за спину. Взвизгнула молния на брюках. И в эту секунду, когда он на миг отпустил ее, она подтянула ноги к груди, свела их, заслоняясь от него, глядя испуганными ошалевшими глазами. Но он, просунув ладони внутрь, резким движением развел их, вжался между ними, не вставая с колен, притягивая ее к себе… И она, вздрогнув и тут же расслабившись, обхватила его голову, прижала к груди и в голос рассмеялась, торжествующе, раскатисто. Она давно ждала этой встречи. И пусть воображение рисовало ее не совсем такой, неважно! Главное, она состоялась! Никогда еще ее милый залеточка не был таким горячим, страстным, ненасытным. Он овладевал ею как обезумевший от желания самец, дикое и сильное, необузданное животное — и в этом было столько еще неизведанной сладости, что она не просто приняла эту звериную любовную игру, но и сама отдалась ей полностью, без остатка, стремясь подыграть ему в роли беззащитной насилуемой жертвы, оторопевшей от сокрушающей ее мощи, горящей в охватившем ее пламени.
А Сергей по-прежнему ничего не видел, ничего не соображал. Словно захваченный каким-то невидимым неистовым полем, он исполнял первобытный ритмичный танец, вжимаясь в нее с каждым движением все сильнее, раскачиваясь и в такт внутреннему инстинктивному ритму, качая из стороны в сторону головой и разбрасывая ею тяжелые груди, тут же возвращающиеся на свои привычные места и вновь наваливающиеся на его щеки, нос, губы. А когда он уже не мог сдерживать себя даже в малом, когда из него стало вырываться вместе с семенами грядущих жизней все накопившееся и гнетущее, он вскочил на ноги, вздымая ее над собой, сдавил ей бедра так, что она закричала на всю комнату, впился зубами в левую грудь — и ему показалось, что они вотвот взлетят, умчатся сквозь потолки и балки в поднебесье. Но не взлетели, не умчались. Наоборот, они рухнули на диван плашмя, не разжимая объятий. И замерли.
Лежали долго, приходили в себя. Мозги у Сергея постепенно прочищались. Но первой все же заговорила она:
— Ты случаем не из психушки сбежал?
Он ответил не сразу, вспоминая — а откуда он на самом деле сбежал. Прошлое было в тумане. Лишь какие-то тени маячили, да мельтешили в памяти путанные обрывки фраз. И ответ его не был достаточно вразумительным.
— Видать, из психушки, не упомню чего-то, — прошептал он ей на ухо.
— То-то я и гляжу — ввалился ненормальный, глаза как плошки, растрепанный… и босой! — сказала она и закусила губу. — Кто с тебя, неврастеника, башмаки-то снял, отвечай?!
Сергей все сразу вспомнил. Да, башмаки он оставил в этом страшном сумашедшем доме. Но он не пойдет туда за ними, ни за что не пойдет! Лучше в прорубь головой! Лучше под гильотину! Перед глазами застыла зверская рожа то ли отца, то ли «дохтура» Григория-Григорио, заплясал в его набрякшей лапе коловорот, загудело в ушах: «Хватай больного-о-о!!!»
— Ну, не хочешь, не говори, не надо! — принялась его успокаивать Ира. — Напугали мальчика, да? Ну, молчи, молчи!
Сергей молчал и думал, что он правильно сделал, придя сюда. Да, она его спасла, она его всегда спасала в трудные минуты, в тяжелые деньки. Она вытягивала его из беспробудных запоев и беспричинных депрессий, она вливала в него новую жизнь и выпускала в нее. А он уходил. И пока все было нормально, не вспоминал о ней. Но очередная беда гнала его под крылышко.
— Я люблю тебя, — проговорил он нежно.
— Еще бы, — согласилась она.
Ему бесконечно повезло с ней. Но он сам не осознавал этого. Ира была необыкновенно хороша: и высока, и стройна, и налита там, где требуется налитости. Она вполне могла участвовать в любом конкурсе красоты… правда, возраст был уже не тот, на конкурсы брали пятнадцати-семнадцатилетних, а ей за тридцать, но все равно! Она была настоящей красавицей. Не совсем счастливой, неудачливой в жизни и не ценящей своей красоты. Но таких оставалось совсем мало. И почти что и не оставалось. Все понимали — это жизнь, с жизнью не справиться, она сама диктует законы, И все равно было обидно. За три-четыре последних года из страны вывезли всех более или менее симпатичных женщин. Поначалу с помощью всевозможных конкурсов отбирали для секс-шоу и прочих представлений на западе самый качественный товар, потом этим товаром начали набивать все публичные дома третьих стран. Одновременно расплодилось множество контор и конторок, агенств и брачных бюро, через которые каждой желающей — красивой желающей — обеспечивался муж за границами страны. Поначалу отбою не было от претенденток, брачные конторы зарабатывали бешенные деньги, женская плоть распродавалась во все концы света: брали женами, наложницами, подругами, манекенщицами, брали в гаремы и дома моделей, в голырклубы и массажные заведения, брали везде! Брали все, что можно было забрать… Ну и выбрали! Назад, разумеется, никто не возвращался. Оставались дурнушки, неудачницы, обремененные чадами, алкоголички и наркоманки — от этих везде отказывались, могли своих предложить. Короче, оставались те, кто не сумел пристроиться, кто даже на самый захудалый конкурс, где оспаривались места сто двенадцатых по счету жен-наложниц для нищающих папуасов, не мог пройти в силу своей явной малопривлекательности. Такие как Ира были единицами, случайно уцелевшими. Ей четырежды приходили приглашения из афро-советских и арабо-советских совместных контор. Но она стеснялась пойти туда. Она оставалась, наверное, единственной невывезенной блондинкой. Тут и американцы с европейцами, и австралийцы с новозеландцами маху дали — пока они разглядывали фотографии «желающих соединиться узами с заграничными мужьями», африканские царьки и вожди перекупили всех светловолосых, а конкурентами им были лишь арабские шейхи и их подданные. Страна обезлюдела, ибо без женщин — какая же страна. На телевидении держали, правда, двух теледив. Но никто не знал, где они живут на самом деле и сколько им платят. В основном же и на экранах последнее время маячили труженицы в желтых робах. Они были хорошие и добрые женщины. Они могли народить еще хоть сотни тысяч красавиц? Но от кого?! Сергей сам слушал сообщение ТАСС о том, что за последние полтора месяца в стране родился лишь один здоровый мальчик и две здоровые девочки, да и те с умственными отклонениями и глухие. Все прочие рожали монстров. Химическая промышленность и разливанное море бормотухи делали свое дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
